Пьер Рей - Вдова
Арчи стоял опустив голову, с отвращением разглядывая валявшиеся на полу свои претенциозные кальсоны, изодранную рубашку и смятый пиджак, потом наклонился и машинально поднял галстук, но от сильного толчка в спину чуть не упал.
— Посмотри на этого придурка, — хохотнул Скализи. — Он думает, что ему только галстука не хватает.
— Теперь скажи, — Эдди указал на картину, — вот это… Это что?
— Ничего особенного, — чуть быстрее, чем следовало бы, ответил Арчибальд. — Ничего ценного.
— Ясно, — ухмыльнулся Эдди, поворачиваясь к Скализи. — У тебя есть зажигалка? Давай сюда. Спасибо.
В руке Эдди сверкнул нож. Убить старикашку они не имели права, но ведь никто не уточнил, что можно, а чего нельзя было делать с его картинами. Движением, которое красноречиво свидетельствовало о ловкости рук, он грубо вырезал картину из рамы. И вот тут-то Скализи увидел, как задрожали колени Арчибальда. Прямо как у раненой клячи. Эдди смял полотно словно обычную тряпку, поджег газету и медленно поднес к нему огонь.
— Остановитесь! — не помня себя закричал Арчибальд. — Это да Винчи!
— Как ты сказал? Что это? — издевался Эдди, глядя, как пламя побежало по краям шедевра.
— Винчи! Винчи! Винчи! Погасите, именем Бога! Погасите! Умоляю вас!
Но Эдди ещё подул, чтобы усилить горение, держа пылающую картину за не тронутый огнем угол на некотором расстоянии от себя. Лицо женщины с ребенком исказила гримаса, и оно исчезло в огне. Скализи пришлось слегка стукнуть голого старца ключом, поскольку Арчибальд делал отчаянные попытки броситься к картине.
— Ублюдки! Ублюдки!
— Ну и осел! — удивился Скализи. — Это дерьмо ему дороже собственной шкуры. Тьфу! — И он с отвращением толкнул Найта на диван.
— Мой Винчи… Последний из частной коллекции во всем мире, — пробормотал Арчибальд.
Эдди заметил, что старик обеими руками закрывает свое лицо, а не половые органы, и подумал, что тот не иначе как свихнулся.
— Ну что? — рявкнул Скализи. — Тебе все еще хочется жениться?
Арчи отрицательно покачал головой. Потом, словно забыв о присутствии своих мучителей, он поднялся и медленно натянул кальсоны.
— Кто тебе разрешил одеваться? — угрожающе спросил Скализи.
Но старик, казалось, его не слышал, возясь с рубашкой, вернее с тем, что осталось от нее. Визитеры не мешали ему. Скализи предложил своему напарнику:
— Подожги еще парочку картинок! Я хочу убедиться, что он все прекрасно понял.
— Которые?
— Выбери побезобразнее. Они-то и окажутся самыми дорогими.
Арчи поднял дрожащую руку.
— Не надо. Я не женюсь на Пегги Сатрапулос.
— А кто нам это гарантирует? — в голосе Скализи прозвучало недоверие.
Арчибальд обреченно махнул рукой. В эту минуту он напоминал самца, утратившего волю и способность защищаться.
— Я слишком стар.
— Солжешь — берегись, — предупредил Эдди. — Надеюсь, ты убедился, что сюда запросто можно войти! Если мы вынуждены будем вернуться — всего этого не станет. Тебя — тоже! Слышишь?
Арчибальд автоматически кивнул. Он опустился на колени перед пеплом картины да Винчи, осторожно взял пальцами щепотку, высыпал на руку. Со стороны могло показаться, что он взвешивает.
— Я слишком стар, — пролепетал он дребезжащим голосом.
Но в хранилище уже никого не было. Впрочем, Арчи исчезновения громил не заметил. Он стоял на коленях, собирая драгоценный пепел, и тихо плакал.
Вернувшись в холл, Эдди и Скализи увидели слуг, которых держали под прицелом Ангус, Бебе и Луиджи. Знаком Скализи дал распоряжение об отступлении.
— Никому не шевелиться десять минут! — предупредил Ангус. — Двое наших снаружи наблюдают за вами.
Урсула перекрестилась, шепча молитву. С хозяином случилась беда. И все из-за той мерзкой женщины. Она это предвидела, но не смогла его уберечь. Божий гнев поразил его, и даже добрые пастыри — брат Жан и отец Пьер — не смогли предотвратить несчастья.
В машине Эдди восхищенно сказал Скализи:
— Поразительно! Как тебе удалось разгадать комбинацию цифр замка бронированной двери?
Скализи заважничал. Все прошло как по маслу, и Эдди совсем не обязательно было знать, что ему это было заранее известно.
— Это легко, — ухмыльнулся он. — Достаточно было набрать «один», «три», «два», «один», два раза «восемь» и один раз «девять».
Эдди смотрел на него во все глаза.
— Не понимаю, поясни.
— Это дата его рождения: 13 февраля 1889 года.
Эдди аж присвистнул.
— Ну ты даешь! — Но, подумав секунд двадцать, он осторожно спросил: — А если бы ты ошибся?
— Ерунда. Дверь-то была последняя. Мы бы просто подождали, пока старикан не выползет из своей дыры. И загнали бы его в тупик.
Уважение, которое Скализи прочел во взгляде Эдди, придало ему уверенности и побудило задать вопрос, который буквально вертелся у него на языке.
— Видишь ли, когда мы были у него внизу, ты сказал одно слово. — Скализи поколебался и запинаясь произнес: — Инкриминавать…
— Инкриминировать? Ну, это значит «обвинить в преступлении».
— Да? Интересно, где ты такие словечки откапываешь! Это что, тоже по-английски?
* * *Квик все понял, поймав злые взгляды двух других пилотов. В мире гонок не существует подарков. Здесь терпят только победителей. Среди тысяч молодых гонщиков лишь немногим удается пробиться. Большинство же вынуждены отказываться от мечты выйти на старт после двух-трех ралли. Только гений или сумасшедший может создать себе громкое имя, если его не погубят владельцы многочисленных тотализаторов, за которыми стоят акулы большого бизнеса, готовые выложить огромные деньги за соответствующие результаты. Тот, на кого они ставили, должен был обязательно прийти первым.
Накануне, на испытаниях, Квик показал лучшее время, чем два других гонщика, выступавших под флагом «Невады»: 2.11.3. У шедшего за ним было всего лишь 2.13.1. Понятно, что в подобной ситуации логичнее было бы дать Квику самую подготовленную машину. Но у Селлерса логика очень часто уступала место капризам его настроения. Всю ночь три механика работали как звери, чтобы переделать контакты в коробке передач — четвертая не подходила для пробега такой сложности. И когда двое из них, валясь с ног от усталости, пошли спать, третий, Томас, еще продолжал возиться с болидом Квика, меняя ремень водяного насоса, который дважды порвался во время испытаний.
То обстоятельство, что машина была не новая — возраст три года и не одна тысяча километров пробега, — для Квика не имело никакого значения. Плевать ему на это: лишь бы она выдержала гонку и пришла к финишу первой.
