Фэй Уэлдон - Ненавижу семейную жизнь
Он протягивает руку и проводит по ее животу. Под рукой шевелятся котята. Не слишком приятное ощущение.
— В конце концов, ведь я твоя жена, а она только любовница, поэтому это моя законная кровать. У меня на нее больше прав, чем у Хетти. Та, в которой я спала, такая тесная и узкая, а эта большая, широкая, здесь хватит места всем троим. Если она не захочет, может идти спать на мою прежнюю, только, я думаю, если бы она сейчас не спала, то предпочла бы остаться здесь, с нами.
Агнешка ложится в кровать и придвигается к Мартину. Зеленая пена, при всей своей воздушности, слегка колется, но до того ли сейчас Мартину. Он отворачивается от Агнешки к Хетти, та улыбается во сне и придвигается к нему, он проводит рукой по ее бедру. Она перекатывается на спину, и его пальцы находят ее, она блаженно вздыхает и что-то бормочет, желая продолжения. А он поворачивается к Агнешке и бросается на нее, раздвигает ей ноги, поднимает колени. Ее широко раскинутые ноги сплетаются с ногами Хетти, обе женщины сейчас принадлежат ему, да, именно этого он хотел с той самой минуты, как впервые увидел Агнешку.
Это была среда, ночь первая.
Еще две ночи
— В 1886 году сэра Чарльза Вентворта Дилка, самого молодого по тем временам члена кабинета министров Гладстона, застали в постели вместе с женой и с ее горничной, — говорит мне Хетти через три дня после описанных выше событий. — Скандал не оставил от его карьеры камня на камне.
— То было тогда, а мы живем сейчас, — говорю я, — и политическая карьера Мартина только началась.
— К тому же в те дни было предельно ясно, кто есть кто. Кто горничная, а кто жена.
Меня так и подмывает сказать: “А кто виноват?”, но я молчу. Хетти сейчас надо щадить. Она сидит у меня за столом, сегодня суббота, утро, и еще совсем рано. Рядом стоит ее чемодан. Он еще не разложен. Ей нужно выговориться. Она уже рассказала мне о венчании, о визите в кошачий питомник, о своей новой, более высокой должности в агентстве, и вот теперь настал черед шоколада на сон грядущий, и Агнешки в ее, Хетти, зеленом пеньюарчике, который ей теперь разве что на нос и который был на Агнешке, когда она ложилась в ее постель.
— Я никогда в жизни не позволяла ей надевать его, — говорит Хетти. — Свинья.
Я говорю, что в сравнении со всем остальным, на что покусилась Агнешка, это, право же, — сущая мелочь.
— Знаешь, я ведь довольно много помню. Рогипнол не блокирует сознание полностью. Это всего лишь снотворное — легкий наркотик, к тому же возбуждающий центры удовольствия. Но я перед этим выпила две таблетки темазепама, потом две рогипнола, да еще виски, так что у меня все в густом тумане.
Я говорю, счастье, что она вообще осталась жива.
— В четверг утром, когда я окончательно проснулась, Агнешка была у себя, в своей постели, а Мартин спал рядом со мной, только я лежала с того края, что ближе к двери, а не у стены. Наверное, они с Мартином думали, что я ровным счетом ничего не буду помнить, но я помнила. Я могла бы подумать, что мне это все приснилось, но простыня была сбита на пол, там же скомканный зеленый пеньюарчик, который я больше не надеваю. Кнопки расстегнуты. Я оставила все, как оно есть, и спустилась в кухню, там уже была Агнешка, резала для Китти яблоко дольками, как будто ничего и не произошло. Только вся она была румяная, цветущая и словно бы умиротворенная.
Спустился завтракать Мартин, ему надо было в редакцию пораньше. Был такой же раздраженный, как и всегда, я не знала, что мне делать, что думать, и вспомнила своего инструктора по вождению, он мне как-то сказал: “Сомневаешься — воздержись”, — что ж, раз они не желают ничего говорить, буду молчать и я. Притворюсь, что ничего не случилось, а там соображу, как мне быть дальше.
Мартин нежно поцеловал меня на прощание, будто и в самом деле любит, да еще вдобавок слегка ущипнул за грудь через блузку, в которой я хожу на работу, она из очень приятной тонкой ткани, Агнешка ее накануне выстирала и приготовила, чтобы я ее надела. Блузка с длинными рукавами, это оказалось очень кстати, потому что руки у меня с внутренней стороны сплошь в синяках. Я только вчера увидела, как сильно они изранены, потому что все налилось черным и багровым. Но от этого его прикосновения у меня все внутри словно огнем полыхнуло, так ведь бывает, ты сама знаешь.
Она вспоминает о моем возрасте и просит прощения, а я говорю, что да, действительно, что-то такое смутно припоминается.
— Что ж, ты хотела все знать, — говорит она, и я соглашаюсь, что да, хотела.
И она рассказывает мне, что, когда после кофе снова поднялась в спальню, зеленый пеньюарчик уже исчез, простыню Агнешка постелила свежую, постель убрала и пылесосила пол, что-то напевая. Хетти была довольна, что она веселая. Что-то такое вчера вечером говорилось, что она вроде бы уйдет от них, но сейчас все эти разговоры можно забыть, все изменилось. Хетти предстоял трудный день в агентстве, а она чувствовала себя разбитой, но может быть, это всего лишь виски, а не вчерашние таблетки. Она вспоминает бледно-золотистую жидкость в стакане, она так дивно искрилась… Мартин наливал виски щедрой рукой.
— Но память начала возвращаться, что-то выплывало из тумана, прояснялось… Вот я стою возле кровати, Мартин обнимает меня сзади, а она… — Хетти умолкает. — Как ты думаешь, ба, она лесбиянка настоящая, законченная, или просто хочет угодить Мартину? Знаешь, я думаю, она его и вправду любит. Не буду пересказывать подробностей, такое не для твоих ушей, и дело не в том, что все это происходило со мной, — просто ты не молодая женщина и тебя это может шокировать.
Шокировать? Меня?! Господи боже ты мой, а все те художники из моей юности, а секс не только втроем, но и вчетвером, когда и связывали, и привязывали, и снимали на пленку, а все то, что происходило в притонах, а танцы со стриптизом вокруг шеста в Лас-Вегасе, когда надо было расплатиться за гостиницу и чтобы потом Чарли мог поехать на свое родео, — нет, он-то не танцевал, он просто собирал денежки, и ох какие немалые. Вообще американки лучше танцуют “грязные танцы”, чем англичанки: они вкладывают в них и весь свой задор, и бесстыдство. Обещать все и не дать ничего — подумаешь, великое дело, считают они. Но я обладала свойством, которое редко встречается: они соблазняли грубо и примитивно, я же была изысканно порочна, к тому же они слишком много улыбались. Как-никак я была не подружка гангстера, а натурщица, которую писали даже и известные художники, и это сказывалось. Толика утонченного шика всем по вкусу, так что платили мне неплохо.
Я не могу без боли глядеть на израненные руки Хетти; ссадины уже подсыхают. Я помогаю ей разобрать чемодан в комнате для гостей.
