Наталья Троицкая - Обнаров
Он видел, как тяжело ей говорить, он видел холодную испарину на ее лбу, как утомила ее эта недолгая беседа.
– Давай-ка, малыш, ложись, поспи немного. А когда проснешься, мы с тобой гулять пойдем. Я возьму тебя на руки и отнесу в сад. Цветы, солнышко, птички поют…
– Что ты, я сама пойду. Я ходить-то умею.
Обнаров помог жене лечь, поправил одеяло, подушку, бумажной салфеткой вытер пот с ее лица.
– Костя, ты не уйдешь?
– Нет. Пока ты спишь, я поговорю с Анатолием Борисовичем. Потом вернусь. Спи, моя родная, сильная девочка. Спи. Набирайся сил.
– Мне во сне хорошо. Во сне я здорова. Во сне ты всегда рядом. Плохо, что Егорушку во сне не вижу. Не привыкла я к нему. Жаль…
Тая прижала его руку к своей щеке и закрыла глаза. Другой рукой он стал гладить жену по щеке, по голове, точно больного ребенка. Постепенно ее пальчики ослабели, он осторожно убрал руку, поцеловал жену и пошел к врачу.
«Индукция ремиссии. 1 фаза. Пятый день… – писал доктор Михайлович в истории болезни Таисии Ковалевой. – У больной наблюдаются нарастание слабости, потеря в весе, плохое самочувствие, периодические головные боли, жидкий стул, дискомфорт в области живота. Добавились жалобы на бледность кожных покровов, воспаление слизистой полости рта (стоматит), замедление заживления рубца после кесарева сечения. Назначена купирующая симптомы терапия, а именно…»
– Да-да! Войдите! – Анатолий Борисович бросил писать, вскинул голову, заученно улыбнулся.
Тепло пожав Обнарову руку, врач сказал:
– Вижу ваш озабоченный вид, Константин. Не надо пугаться. Лечение вашей жены идет по плану.
– Она очень бледная, сильно похудела и слабая очень, постоянно хочет спать.
– Конечно, организму тяжело. Лечение не способствует цветущему внешнему виду. Повторюсь, ее состояние адекватно курсу проводимой терапии. Сегодня четвертый день терапии. Особого внимания состояние здоровья вашей жены потребует на двенадцатый – шестнадцатый день, когда возникнет опасность агранулоцитоза и нейтропенической лихорадки.
– Что это?
– Агранулоцитоз – это резкое снижение количества нейтрофильных лейкоцитов, то есть гранулоцитов крови. Понимаете, он ведет к подавлению защитных сил организма, чреват развитием инфекционных осложнений.
– Этого можно избежать?
– Боюсь, что нет. Он вызывается токсическими воздействиями на костный мозг при проводимой терапии лейкоза. Это нужно перетерпеть. Это, к сожалению, обязательный этап достижения ремиссии при лечении лейкозов.
Обнаров почувствовал, как вспотели ладони.
– Анатолий Борисович, для жизни это опасно? – вдруг охрипшим голосом спросил он.
– Для жизни и обычная простуда бывает опасна. Надеюсь, Константин, вы ответом удовлетворены? Мы делаем перерыв в терапии, как правило, на неделю, для того, чтобы организм выкарабкался, проводим лечение агранулоцитоза. Больной в это время находится в стерильных условиях, чтобы избежать любой инфекции, смертельно опасной для ослабленного организма. Так что вы зря не прилетайте. Не пущу.
– Но это же противоестественно. Она моя жена!
– Это необходимость. Не волнуйтесь, в состоянии лихорадочного бреда ей будет вряд ли доступна реальность.
Обнаров склонился к столу, обхватил голову руками. Казалось, если сильно-сильно зажмуриться, все станет на свои места, исчезнет этот кошмарный бред или бредовый кошмар.
Михайлович встал, подошел к Обнарову, положил тяжелую теплую руку ему на плечо.
– Держитесь, уважаемый. Самое тяжелое еще впереди.
Он держался.
Два последующих дня, что Обнаров провел возле жены, он был жизнерадостен, улыбчив, много шутил, и вообще всячески старался подбодрить жену.
– Костенька, родной мой, я уже помирать собиралась. Так тошно мне, тяжело. Веры в то, что выживу, у меня никакой не было. С тобой я поверила, что все выдержу, что смогу из этой больницы выйти, что хочу жить дальше…
Эти два дня вымотали его.
Он прилетел домой. Мать и сын были у сестры. Он захлопнул за собой дверь. Усталость навалилась, сбила с ног. Он свалился без сознания прямо в прихожей, а очнулся под грудой упавшей с вешалки одежды только глубокой ночью. Через неделю он полетел в Хайфу опять.
Настроение с самого утра было на хлипкую троечку. Сначала Обнаров подумал, что это от того, что ночью почти не спал, капризничал и плакал Егор, и ему пришлось всю ночь бродить по комнате, укачивая сына на руках. Но настроение не улучшил даже изумительной красоты пейзаж тихого лесного озера.
Именно здесь, в ближнем Подмосковье, вдали от городской суеты, третий день подряд снимали забавные эпизоды любовных приключений авантюриста Виктора Серегина, последователя и почитателя легендарного Остапа Бендера. По задумке сценариста текст искрился юмором, фонтанировал забавными, смешными эпизодами. Для такого материала Обнарову нужен был кураж, а куража не было.
Обнаров остановил машину на берегу, в паре километров от места съемок, и по крутой тропинке, петляющей между вековыми прибрежными соснами, спустился к воде. Полоска песка была узкой, влажной. Волны одна за другой лизали прибрежный песок, делая его идеально ровным. Обнаров сбросил обувь и, засучив штанины белых легких брюк, вошел в воду. Вода была ласковой, теплой, искрилась на солнце мириадами солнечных зайчиков. Он зачерпнул пригоршню, одну, потом другую – и с наслаждением умылся.
«Жаль, Таечка всей этой прелести не видит…» – с сожалением подумал он.
Он запрокинул голову, посмотрел в бездонную синь. Небо было чистым, точно искупавшимся в озере перед утром. Где-то высоко-высоко над головой маленькой стайкой носились друг за дружкой стрижи. В росной прибрежной траве трещали цикады, радуясь наступившему утру, порхали бабочки, а за спиной осторожно, шепотом пел свою негромкую, протяжную песню лес.
Звонок телефона был и резким, и неуместным в этой пасторали. Звонила мать. Мать была расстроена и жаловалась, что ребенок не спал и все время капризничал, что на всякий случай она позвонила Наташе, а та вызвала знакомого детского врача. Обнаров поговорил с матерью, как мог успокоил ее и стал звонить сестре, а потом в Израиль.
Звонок в Хайфу был очередной за утро попыткой дозвониться до Таи. Как и раньше, звонок проходил, но на звонок никто не отвечал. Тогда он принимался, в который уже раз, звонить на номер доктора Михайловича, но по нему тоже никто не отвечал. Это бесило. Это просто выводило из себя. Неизвестность мучила страхами, и выдуманными, и настоящими. Ему очень хотелось бросить все к такой-то матери и полететь в Хайфу, сесть под дверью ее палаты и ждать, когда минует опасность. Вероятно, именно так Обнаров и сделал бы, но вечерний телефонный разговор с врачом накануне немного поумерил его пыл. Врач заверил, что в его присутствии нет никакой необходимости, состояние здоровья жены тяжелое, но стабильное, что улучшение наступит только через три-четыре дня и что все равно увидеться с женой ему в эти дни не удастся, и поездка – бесполезная трата денег, сил и времени.
