Татьяна Дубровина - Высший пилотаж
Раньше всегда наоборот было. В школе я всегда всем помогала, выполняла функцию жилетки. Контрольную дать списать, посуду помочь помыть или в магазин вместе сходить, а потом часами выслушивать жалобы и глубокомысленно давать «умные советы». А вот в кино или на танцы всегда без меня бегали. Если у кого-то компания собиралась, то тоже без меня. Скучно, наверное, им со мной было. Какая радость, если кто-то сидит в уголке и глаза поднять боится. Все по углам целуются, а я как соглядатай… Наверное, дело не в девственности, а в чем-то другом, а это уже следствие первоначальной причины. Даже в детском саду я была сама по себе, играла в сторонке с куклой или в песочке копалась. Воспитательницы меня тоже как будто не замечали. Вспоминали только, если надо было смыться из группы, чтоб покурить или потрепаться. Тогда меня выволакивали из укромного местечка и ласково уговаривали: «Иди сюда, Машенька, иди, умница. Почитай детишкам книжечку». Я единственная из всех уже в пять лет бегло читала…
Как-то так само собой получилось, что я везде чувствую себя «чужой девочкой». Вот и Сашенька с Ларисой повернутся в мою сторону только за пару минут до начала обеда и то потому, что чай обычно завариваю я. Я запасаю мяту, мелиссу, чабрец, липовый цвет, сушу в тени на чердаке, раскладываю по коробочкам, колдую над чайником…
Ага… Лариса оглянулась.
— Маш, сейчас закрываем.
И я топаю в подсобку, включаю электроплитку, достаю свои припасы. Сегодня я даже на тортик расстаралась, у нас заведено перед отпуском устраивать маленький сюрприз. Правда, домашнее таскаем только мы с Верой Петровной, а девчонки предпочитают в палатке рулетик купить.
За чаем Саша, словно невзначай, интересуется:
— Ты одна в отпуск поедешь или?..
Я неопределенно пожимаю плечами и напускаю на себя загадочный вид.
— А куда собрались? — оживляется Лариса.
Если я скажу, что три недели, как сыч, буду сидеть на своей даче, то все это время мои сослуживицы будут усердно перемывать мне кости. Лучше опять таинственно промолчать.
— В Ялту? Или в Анталию?
— Какая Анталия с нашими доходами?
— Ну… если есть кому повезти… — наперебой судачат девчонки.
И тут Вера Петровна вдруг пристально смотрит на меня и удивленно спрашивает:
— Маша, а где твои очки?
Слава Богу, недели две прошло, как я не ношу свои огромные уродины, а они только заметили!
— Мне они больше не нужны.
— Неужели операцию сделала?
— Ты что?! После операции читать нельзя.
— Маш, ну расскажи, что за чудо такое?
— Вовсе не чудо. Просто я делала специальные упражнения, — скромно отвечаю я. — Каждый день по десять раз.
— А… — девчонки скучнеют. — И долго?
— Долго.
Все, что требует усердия и постоянства, их мало интересует.
Потом я мою чашки и слышу, как Лариса громко шепчет Саше:
— Как ты думаешь, она действительно с этим брюнетом собралась?
— Вряд ли, — хмыкает Сашка. — Я по глазам вижу. Нашу Машулю ни один мужик дольше часа не вынесет. Со скуки сдохнет.
Лариса фыркает и добавляет:
— Неужели она сама не понимает, что абсолютно несексуальна?
— Ну не дано человеку… — снисходительно говорит Саша.
Странно, что мне даже не обидно. Я ведь сама понимаю, что не дано. Другие под мужскими взглядами расправляются, хорошеют, а я скукоживаюсь, начинаю сутулиться, прятать грудь и совершенно не знаю, как себя вести. Мне кажется, что меня оценивают, словно товар на витрине, а потом обязательно поставят самый низкий балл.
Если бы случилось невозможное и я отважилась улечься с кем-нибудь в постель, то и там думала бы, правильно ли себя веду, как выгляжу, не считает ли он, что я позволяю слишком много…
И только ночью, во сне, я совершенно свободна от этого зажима. Ночью я вижу его… Уже несколько недель почти один и тот же сон. Иона ласкает меня, целует, а мне не стыдно, а приятно. И сладкая дрожь сводит ноги вроде судороги… Совсем как тогда, на летном поле…
Я твердо решила больше не вспоминать о нем, но над снами я не властна. А этот сон никогда не станет явью…
Глава 10
Все на продажу
Помидоры уже наливаются сочным красным цветом. Глаз радуется, когда каждый день отмечаешь, что тугие круглые бока их стали еще ярче. Солнце такое горячее и ласковое, что все живое торопится вобрать в себя его живительное тепло.
Маша привычно таскала тяжелую лейку, поливая по утрам и вечерам свой огород. Но обычного восторга оттого, что плоды ее усилий дают такие прекрасные всходы, не было в ее душе. Наоборот, все из рук валилось.
Иона так давно не появлялся, что мальчишки сочли «контракт» оконченным, забрав трех пушистых котят. Только Маша вкалывает, как лошадь.
Кому это нужно? Почему она приковала себя к этой даче, как каторжника к галерам? Что, она не может купить эти чертовы помидоры на рынке? И куда им с мамой вдвоем столько варенья? Вон прошлогоднее еще не доели. А цветочное буйство на клумбе просто вызывало раздражение. Маша даже перестала срезать букеты, и пышные головки георгинов и флоксов теперь вяли на корню. Маше казалось, что, ставя их в вазу, она словно сама себе цветы в подарок преподносит. Унизительно…
Дни в одиночестве тянулись медленно, и она уже с нетерпением считала, когда же кончится отпуск.
Мимо ее участка целый день топали по тропинке к пруду загорелые мальчишки и разморенные жарой дачники. Маша тоже загорела на огороде, но ходить купаться в грязной, взбаламученной множеством тел луже ей даже в голову не приходило.
Дачная жизнь стала тяготить, как обуза… А может, тому причиной было сознание того, что всего в каких-то двадцати километрах от их «Солнечного» расположен аэроклуб. И человек по имени Иона поднимается оттуда в небо, пролетает прямо над ее головой и смотрит на Машу сверху… вернее, свысока… И нет ему дела до россыпи крошечных дачных домишек, они для него не больше спичечной коробки… А люди как муравьи… И она, Маша, тоже не больше муравья… Не больше… Копошится на своих грядках в подтверждение вечной истины, что рожденный ползать летать не может…
— Мери, пойдем окунемся. Ты скоро совсем зачахнешь на своей фазенде.
Антон в белых шортах, с перекинутым через плечо полотенцем небрежно облокотился на ограду. Масленый взгляд блуждал по Машиной фигуре, будто забирался под тонкий сарафан.
Маша резко выпрямилась и метнула на Антона гневный взгляд.
— Проходи, не задерживайся.
— И с чего это мы такие злые? — протянул Белецкий с издевкой. — От тоски бесишься? Между прочим, от одиночества иногда с ума сходят.
