Кайли Скотт - Лик (ЛП)

— Вот, — он вновь засунул мне наушник и включил музыку на моем телефоне.

— Как Джимми? — я перекатилась на бок, желая его видеть. Мощная линия его носа и челюсти были в профиль, изгиб его губ. Сколько раз я целовала его? Не достаточно, чтобы мне хватило, если этого больше никогда не произойдет.

— Он уже лучше. Кажется, действительно, разобрался в себе. Я думаю, все у него будет в порядке.

— Это хорошая новость.

— По крайней мере, он честно сознался в своих проблемах, — сказал он, в его голосе появилась горечь. — Из того, что я слышал, наша мать — гребаная катастрофа. Но тогда, она всегда была. У нее была привычка брать нас в парк, потому что ей нужно было достать наркотики. Она являлась на школьные спектакли и родительские собрания опьяненная.

Я держала рот на замке, позволяя ему выговориться. Лучшее, что я могла делать — это быть тут и слушать. Боль и гнев в его голосе были душераздирающими. У моих родителей были свои проблемы с излишним контролем, но не такие. Детство Дэвида было ужасным. Если бы я только могла влепить оплеуху его матери прямо тогда за боль в его голосе, я бы это сделала. Дважды.

— Отец игнорировал ее зависимость годами. Он мог. Он большую часть времени работал водителем-дальнобойщиком. Мы с Джимми были теми, кто должен был терпеть ее дерьмо. Много раз мы приходили домой и находили ее бормочущей всякую чушь или в отключке на диване. В доме не было еды, потому что она тратила деньги на наркотики. И однажды мы вернулись домой из школы, а она и телевизор исчезли. Вот и все, — он уставился в пустоту, его лицо вытянулось. — Она даже не оставила записку. Теперь она вернулась и достает Джимми. Это сводит меня с ума.

— Это, должно быть, было тяжело для тебя, — сказала я. — Услышать о ней от Джимми.

Одно из его плеч немного приподнялось:

— Он не должен был разбираться с ней самостоятельно. Он сказал, что хочет защитить меня. Оказывается, мой старший братец не был абсолютно эгоистичным ничтожеством.

— Спасибо, что написал мне.

— Все нормально. Что ты хочешь послушать? — внезапная смена темы дала мне понять, что он больше не хочет разговаривать о семье. Он еще раз зевнул, и у него щелкнула челюсть. — Извини.

— «Сент Джонс».

Он кивнул, пролистывая список, чтобы найти единственную песню этой группы, которая у меня была. Послышалось тихое бренчание гитары, заполняя мою голову. Он положил телефон на грудь и его веки закрылись. Мужчина и женщина сменяли друг друга напевая об их голове и о сердце. Все время его лицо оставалось спокойным, расслабленным. Я начала задаваться вопросом, не уснул ли он. Но когда песня закончилась, он повернулся, чтобы посмотреть на меня.

— Мило. Немного печально, — сказал он.

— Ты же не думал, что они будут вместе в конце?

Он тоже перекатился на бок. Расстояние между нами было меньше ширины руки. С любопытным взглядом он подал мне телефон:

— Включи мне свою любимую.

Я посмотрела на экран, пытаясь решить, что ему включить.

— Я забыла тебе сказать, кто-то говорил, что видел тебя сегодня. Твоя анонимность может быть раскрыта в любую минуту.

Он вздохнул:

— Рано или поздно это обязательно произойдет. Они просто должны будут привыкнуть, что я тут.

— Ты правда не уезжаешь? — спросила я, пытаясь сохранить голос спокойным, но не вышло.

— Да. Правда не уезжаю, — он посмотрел на меня, и я поняла, что он видит все. Все мои страхи, мечты и надежды, которые, прилагая все силы, я прятала даже от себя. Но я не смогла спрятать их от него, даже если пыталась. — Хорошо?

— Хорошо, — ответила я.

— Ты спросила меня, была ли ты моей попыткой жить нормально. Мне нужно, чтобы ты поняла, что это не так. Быть с тобой, с тем, что я чувствую к тебе — это главное для меня. Именно поэтому я усомнился, черт побери, во всем. Из-за этого мне хотелось сделать все лучше. Из-за этого мне хотелось быть лучше. Я не могу скрыть все дерьмо или придумать оправдания, когда дело касается тебя, потому что это не срабатывает. Ни один из нас не счастлив, когда все вот так, а я хочу, чтобы ты была счастлива... — он нахмурился, отчего его темные брови сошлись на переносице. — Ты понимаешь?

— Думаю да, — прошептала я, чувствуя к нему так много, что даже не знала, как это выразить.

Он снова зевнул, щелкая челюстью.

— Извини. Черт, я устал. Ты не против, если я прикрою глаза на пять минут?

— Нет.

Он так и сделал.

— Включишь мне песню?

— Включу.

Я включила ему «Revelator» Gillian Welch, самую длинную, самую успокаивающую песню, которую смогла найти. Я думаю, он уснул на середине песни. Его черты лица расслабились, а дыхание углубилось. Я осторожно вытащила наушник и убрала телефон. Я включила прикроватный светильник и выключила основной свет, закрыла дверь так, чтобы возвращение Лорен и, возможно, Нейта не разбудило его. Потом я легла и просто смотрела на него. Я не знаю как долго. От непреодолимого желания погладить его лицо и проследить его татуировки зачесались пальцы, но я не хотела разбудить его. Ему определенно нужен был сон.

Когда я проснулась утром, он уже ушел. Разочарование было горьким на вкус. У меня был лучшая ночь за много недель, лишенная обычного напряжения и беспокойных снов, которые, казалось, последнее время постоянно меня донимали. Когда он ушел? Я перекатилась на спину, и что-то смялось, громко возмущаясь. Рукой я вытянула клочок бумаги. Он, очевидно, был вырван из одного из моих блокнотов. Сообщение было кратким, но красивым.

«Я по-прежнему не покидаю Портленд».

Глава 20

Я думаю, что предпочла бы обнаружить Чингисхана, уставившегося на меня через барную стойку кафе, чем Марту. Я не знаю, монгольская орда против Марты — непростое решение. Оба были по-своему ужасны.

Толпа после ланча испарилась, остались только несколько посетителей, сидящих здесь после обеда со своим латте и выпечкой. Это был напряженный день, и Руби была невнимательна, путая заказы. Она была не похожа на обычную себя. Я ненадолго посадила ее за угловой столик с чайником чая. Потом мы вновь были заняты. Когда я спросила, что не так, она просто отмахнулась. В конце концов, я загоняю ее в угол.

И теперь здесь была Марта.

— Нам нужно поговорить, — сказала она. Ее волосы были завязаны сзади в узел, а на лице был минимум макияжа. В ней больше не было той вульгарности, что была в ЛА. Во всяком случае, она казалась угрюмой и подавленной. Все еще немного льстивая, но эй, в конце концов, это же Марта. И что, черт возьми, она здесь делает?

— Руби, ты не против, если я возьму перерыв?