Даниэла Стил - Зоя
Женщина подумала, что она, если судить по дорогому черному платью и элегантным манерам, — француженка. В варьете Фитцхью француженки не требовались.
— Вы танцовщица? — Толстяк обернулся и оценивающе посмотрел на нее; судя по всему, впечатления она на него не произвела.
— Да. — Зоя решила ничего ему не объяснять.
— Балерина, — с нескрываемым презрением процедила женщина.
— Болели корью? — Это было для него сейчас самое важное, ведь десять танцовщиц уже заболели, и бог знает, сколько из них еще могут заболеть в ближайшие дни.
— Да, болела, — пробормотала Зоя, моля бога, чтобы она еще была способна танцевать. Возможно, она все забыла. Возможно…
Толстяк пожал плечами и сунул в рот потухшую сигару.
— Пусть она покажет, на что способна, Мэгги. Если у нее что-то получится, то пусть остается, пока другие не поправятся.
Толстяк ушел, а женщина, которую он назвал Мэгги, недовольно поморщилась. Меньше всего им нужна была такая изысканная бледная дамочка, которая считала, что она слишком хороша для варьете. Но делать было нечего: больных было столько, что шоу находилось на грани срыва.
— О'кей, — небрежно сказала она, а затем крикнула:
— Джимми! Хватит спать, иди работай!
Из-за кулис вышел чернокожий с широкой улыбкой и посмотрел на Зою.
— Ну-с, беби, что тебе сыграть? — спросил он, садясь за пианино.
Зоя чуть не рассмеялась нервным смехом. Что он мог сыграть? Шопена? Дебюсси? Стравинского?
— Что вы обычно играете на пробах? — спросила она его, и негр улыбнулся. Он сразу заметил, что перед ним стояла светская дама, из тех, для кого наступили плохие времена, и ему стало жалко ее, эту молодую женщину с большими зелеными глазами и тоскливой улыбкой. В этот момент она так была похожа на ребенка, и он вдруг засомневался, танцует ли она вообще. Он слышал и о других дамах высшего света, которые, как Кобина Райт с дочерью, пошли работать в ночные клубы.
— Откуда ты? — Мэгги уже разговаривала с кем-то другим, и Джимми решил, что Зоя ему нравится.
Она широко улыбнулась ему, все еще боясь наделать глупостей, хотя рискнуть и стоило.
— Из России. Я приехала сюда после войны.
А затем он понизил голос и нервно обернулся:
— Ты когда-нибудь танцевала раньше, малышка? Скажи мне правду, пока Мэгги не слышит. Доверься Джимми. Я не смогу помочь тебе, если я не буду знать, умеешь ли ты танцевать.
— Я танцевала в балете в юности. После я не танцевала одиннадцать лет, — прошептала она с благодарностью в голосе.
— Да… — Джимми огорченно покачал головой, — Фитцхью — это не балет… — В это время, словно в подтверждение его слов, две полуобнаженные девицы прошли мимо. — Послушай, — сказал он заговорщическим тоном, — я буду играть как можно медленнее, а ты просто вращай глазами и улыбайся, чуть покрутись, потряси задом, покажи ножки — и все будет в порядке.
У тебя есть костюм? — Но по ее взгляду Джимми понял, что костюма у нее нет.
— Извините, я…
— Неважно. — В это время Мэгги снова обратила на них внимание.
— Ты что, собираешься весь день просиживать свой толстый черный зад, Джимми, или мы все-таки посмотрим эту дамочку? Лично меня она не интересует, но Чарли хочет, чтобы я посмотрела, на что она способна. — И Мэгги презрительно посмотрела на Зою, которая молилась, чтобы не провалиться.
Но когда Джимми начал играть, Зоя последовала его совету, и Чарли, директор, снова пройдя мимо, чертыхнулся. Ему хотелось, чтобы Зоя поторопилась, так как надо было посмотреть двух новых комиков и исполнительницу стриптиза.
— Черт! Только благородных девиц мне здесь не хватало! — в сердцах пробормотал он. — Потряси-ка задом… вот так… покажи ножки… выше… — Зоя приподняла юбку и, покраснев, продолжала танцевать под аккомпанемент Джимми. У нее были красивые ноги и великолепное чувство ритма, приобретенное за тринадцать лет занятий балетом…
— Господи, покраснела-то как! — прикрикнул на нее толстяк. — Ты что, девственница, что ли? Люди приходят сюда не молиться, а полюбоваться на шлюх. А у тебя такой вид, будто тебя только что изнасиловали.
— Я постараюсь, сэр… Сделаю все возможное…
— Ладно, тогда приходи сегодня вечером в восемь.
Мэгги с нескрываемым презрением отошла в сторону, а Джимми засмеялся, вскочил и обнял Зою.
— Вот видите, мэм! Получилось!
— У меня нет слов. — Зоя пожала ему руку и с благодарностью посмотрела на него. — У меня двое детей, я… мы… — Она вдруг чуть не расплакалась под пристальным взглядом старого негра. — Мне очень нужна работа… — Слезы потекли у нее по щекам, и она вытирала их, не в силах вымолвить ни слова.
— Не переживай. Все у тебя будет хорошо. Увидимся вечером. — Джимми улыбнулся и пошел за кулисы доигрывать партию в карты, которую безнадежно проигрывал, когда его вызвали на сцену.
Зоя шла домой и думала о том, что она сделала. По сравнению с поступлением в дягилевский балет сейчас у нее не было ощущения, что она добилась победы, достигла поставленной цели. Она испытывала облегчение оттого, что нашла работу, и унижение оттого, что ей предстояло делать. С другой стороны, это было единственное, что она умела, и потом, занята она будет по вечерам, и ей не придется оставлять Сашу с незнакомыми людьми. В ее положении эта работа могла бы считаться идеальной, если бы она не была такой отвратительной.
В тот вечер Зоя сказала Николаю, что ей надо уйти, умолчав, куда и зачем. Ей не хотелось объяснять сыну, что она будет танцевать в варьете. У нее в ушах до сих пор звучали слова Чарли: «Потряси-ка задом… покажи ножки… Ты что, девственница?..» В их понимании она и была девственницей. В свои тридцать лет, несмотря на все трудности, какие выпали на ее долю, она всегда была защищена от таких людей, как Чарли, от публики, перед которой ей предстояло танцевать.
— Куда ты идешь, мама?
— Я ненадолго… — Она уже уложила Сашу в постель. — Не засиживайся допоздна, — предупредила она и поцеловала сына с таким жаром, будто шла на казнь. — Ложись спать через полчаса.
— Когда ты вернешься? — Николай подозрительно посмотрел на нее.
— Поздно.
— Что-то случилось, мама? — Николай был очень чувствительным ребенком; его горький жизненный опыт подсказывал ему, что жизнь может перемениться в один миг.
— Нет, все в порядке, малыш. — Зоя улыбнулась. — Честное слово.
Теперь у них будут хоть какие-то деньги.
Но, собираясь в варьете, Зоя даже представить себе не могла, что ей предстоит: грубые шутки, вульгарные девицы в облегающих костюмах и комики, которые норовили ущипнуть ее всякий раз, пробегая мимо. Но, когда заиграла музыка и поднялся занавес, она сделала все, чтобы угодить пьяной, хохочущей, возбужденной публике, и никто не возмущался, когда она несколько раз сбивалась с ритма. В отличие от дягилевского балета здесь ритм никого не волновал. Зрители шли посмотреть на смазливых полуобнаженных девиц, танцевавших в блестках и бусах, маленьких атласных трусиках и такого же цвета шляпах, в горжетках из перьев и с высокими прическами. Это была дешевая имитация тех костюмов, в которых танцевали у Флоренца Зигфельда, куда Зою не взяли из-за невысокого роста. Зоя вернула свой костюм девушке, которая ей его одолжила, и медленно пошла домой, даже не смыв грим. Она чуть было не упала в обморок, когда какой-то прохожий предложил ей пять центов за «то удовольствие, которое она могла бы ему доставить» в ближайшем подъезде. Всю оставшуюся дорогу она бежала бегом, и слезы струились у нее по щекам при мысли о той ужасной жизни, которая предстояла ей в варьете Фитцхью.
