Элиф Шафак - Сорок правил любви
— Все это хорошо, вот только не стоит слишком вдаваться в различия, — вздохнув, произнес Шамс. — Слово Божье полноценно. Не увлекайтесь подробностями, упуская из вида целое.
— Подробности? — скептически повторил шейх Ясин. — Верующие люди серьезно относятся к правилам. И мы, ученые, должны поощрять их в этом.
— Поощряйте, поощряйте, но не забывайте, что ваше слово ограничено и нет слова выше слова Бога, — проговорил Шамс. — Однако не проповедуйте тем, кто уже достиг света. Они получают радость от стихов Кур’ана, и им не требуется поощрение шейха.
Услышав такое, шейх Ясин пришел в ярость, у него побагровели обычно бледные щеки и запрыгал кадык.
— Шариат давно выработал законы, которым мусульманин должен следовать от колыбели до могилы.
— Шариат — всего лишь лодка, которая плывет в океане Истины. Настоящий мусульманин, ищущий Бога, рано или поздно покинет лодку и сам поплывет в океане.
— Там его съедят акулы, — хмыкнув, огрызнулся шейх Ясин. — Это случится со всяким, отвергнувшим наше руководство.
Несколько учеников захихикали, поддерживая шейха Ясина, но многие сидели тихо, испытывая возрастающую неловкость. Я все сильнее сомневался в том, что этот спор может закончиться добром.
Наверное, Шамс Табризи думал так же, потому что теперь он выглядел печальным, даже почти несчастным. Он закрыл глаза, словно вдруг устал от долгой беседы, и это движение было едва уловимым, незаметным для большинства.
— Во время путешествий мне пришлось познакомиться со многими шейхами, — произнес Шамс. — Некоторые были людьми искренними, другие едва снисходили до простых мусульман, и они ничего не знали об исламе. Даже актеры и те лучше шейхов, потому что они, по крайней мере, признают, что поставляют зрителям иллюзию.
— Хватит! Полагаю, мы достаточно внимали твоему раздвоенному языку, — заявил шейх Ясин. — Уходи из моего класса!
— Не беспокойся, я и без того уже собрался уходить, — сказал Шамс с плутовской улыбкой и повернулся к нам: — То, что вы услышали сегодня, восходит к старым дебатам, которые велись со времен пророка Мухаммеда, мир да пребудет с ним. Однако споры уместны и теперь.
В этом конфликт между ученым и мистиком, между умом и сердцем. Так что делайте свой выбор!
Шамс сделал паузу, чтобы все успели прочувствовать его слова. У меня же сложилось такое впечатление, что его взгляд устремлен на меня, словно мы с ним были объединены некоей тайной, о которой нигде не написано и о которой никто не говорит.
Напоследок он промолвил:
— В общем, ни ваш учитель, ни я не можем знать больше, чем Бог позволил нам знать. Все мы играем свои роли. Лишь одно важно. Чтобы слепота отвергающего, не желающего видеть, не затмевала свет солнца.
С этими словами Шамс положил правую руку на сердце и поклонился на прощание всем нам, включая шейха Ясина, который стоял в стороне, не скрывая своего раздражения. Дервиш покинул наш класс и закрыл за собой дверь, а мы еще долго молчали, будучи не в силах произнести ни слова.
Из транса меня вывел Иршад. Я заметил, что он смотрит на меня с явным неудовольствием. И тогда только я сообразил, что моя рука тоже прижата к сердцу, словно приветствует Истину, которую оно познало.
Бейбарс-воин
Май 1246 года, Конья
Балаганный непокорный шут. Я не поверил своим ушам, когда услышал, что Шамс из Тебриза посмел противостоять моему дяде перед целым классом учеников. Неужели у этого человека нет ни капли уважения к старшим? Жаль, меня не было в медресе, когда он туда явился. Я бы вышвырнул его вон прежде, чем он успел бы открыть свой поганый рот. Но меня там не было, и, похоже, у него и моего дяди состоялась беседа, о которой ученики болтают до сих пор. Но к их болтовне я отношусь с недоверием, поскольку в их пересказах нет логики и они слишком хорошо отзываются о дервише.
Сегодня вечером у меня душа не на месте. А все из-за этой шлюхи, Розы пустыни. Не могу забыть о ней. Она напоминает мне шкатулку с тайным отделением. Думаешь, что завладел ею, но, пока не найдешь ключик, она недосягаема, даже если держишь ее в своих объятиях.
Больше всего мне не дает покоя ее покорность. И я постоянно спрашиваю себя, почему она не пыталась сопротивляться. Почему она лежала на полу у меня под ногами, словно старый грязный ковер? Ну, ударила бы меня или закричала, позвала бы на помощь, тогда я перестал бы ее бить. А она лежала, не двигаясь, с выпученными глазами и закрытым ртом, как будто решила принять все мучения и не думать о том, что будет. Неужели эту шлюху в самом деле не волновало, что я могу ее убить?
С того дня я старался держаться от непотребного дома подальше, однако сегодня больше нет сил терпеть. Я должен ее увидеть. По пути туда я думал, как она отнесется к моему появлению. Если она нажаловалась на меня и хозяйка обозлена, придется дать ей денег или пригрозить. Я все продумал и был готов к любой неожиданности, но только не к ее бегству.
— Что значит — Розы пустыни здесь нет?! — выкрикнул я. — И где же она?
— Бейбарс, забудь о ней, — проговорила хозяйка, суя в рот рахат-лукум и слизывая с пальца сладкий сок. Но, заметив, как я расстроился, она несколько смягчилась. — Взгляни лучше на других девочек.
— Не нужны мне твои дешевые шлюхи, жирное отродье. Мне нужна Роза пустыни, и я хочу немедленно ее видеть.
Хозяйка подняла черные, накрашенные брови, словно собираясь возразить, однако не посмела спорить со мной и понизила голос до шепота, возможно, от стыда за то, что собиралась мне сказать.
— Она убежала. Скорее всего, когда мы все спали.
Это было настолько абсурдно, что даже не смешно.
— С каких это пор шлюхи бегут из домов терпимости? Так найди ее!
Хозяйка посмотрела на меня так, словно видела в первый раз.
— С чего это ты тут раскомандовался? — прошипела она, сверкнув своими маленькими злыми глазками, столь непохожими на глаза Розы пустыни.
— Я стражник, и у меня высокопоставленный дядя. У меня хватит власти прикрыть твой притон, а вас всех выгнать на улицу, — сказал я и взял из корзинки, стоявшей у нее на коленях, рахат-лукум. Он был сладкий и мягкий.
Потом вытер пальцы о шелковый шарф хозяйки. У нее лицо покраснело от ярости, однако она не затеяла свару.
— Почему ты винишь меня? Виноват дервиш. Это он уговорил Розу пустыни уйти из борделя на поиски Бога.
Я не сразу понял, о ком она говорит, но вскоре меня осенило. Это мог быть только Шамс Тебризи. Кто же еще?
Сначала он опозорил моего дядю перед учениками, а теперь еще это.
