Мариус Габриэль - Первородный грех. Книга вторая
– «И будет в тот день: горы будут капать вином, и холмы потекут молоком, и все русла Иудейские наполнятся водою, а из дома Господня выйдет источник, и будет наполнять долину Ситтим».
– Кто заставил тебя выучить всю эту дребедень?
– Я тебе уже говорил.
– Он был твоим отцом?
Губы Джоула вдруг сжались в злобной ухмылке, вокруг глаз пролегли морщинки.
– Он называл себя моим отцом.
– Но отцом не был?
– Нет.
– Он тебя вырастил?
– Я жил в его доме.
– Ты веришь в Бога?
– Нет. – Неожиданно Джоул повернулся и решительно зашагал вперед. Иден пришлось почти бежать, чтобы не отстать от него.
– Возьми меня за руку, – взмолилась она. Он крепко сжал в ладони ее пальчики. – У тебя такие большие руки. Сильные и натруженные. С чем ты работаешь? С камнем?
Она почувствовала, как он вздрогнул.
– Мы слишком долго гуляем, – обернувшись к ней, сказал Джоул. – Давно пора возвращаться.
Уже половина неба очистилась от облаков, и все вокруг золотилось в лучах заходящего солнца. Они повернули и пошли назад, подставив лица ласковому теплу и свету.
Внезапно Джоул остановился.
– Смотри! Во-о-он там.
Иден подняла голову и увидела радугу. Изогнувшись дугой, она парила в чистом, прозрачном воздухе, одним концом опираясь о долину. Ее вершина была невидима, а другой конец выныривал из-за туч уже далеко-далеко и исчезал в окутывавшем горы золотом тумане.
И, пока они смотрели, радуга становилась все ярче, ее цвета делались все насыщеннее, интенсивнее и вдруг вспыхнули неземным блеском, и в тот же миг на небе появилась еще одна радуга, только более бледная и менее четкая. На фоне этого небесного сияния резко обозначились взметнувшиеся вверх изможденные ветви-руки окотилло и гордый силуэт сагуаро.
Иден почувствовала благоговейный трепет от развернувшегося перед ней зрелища. Среди этой вселенской тишины, наступившей после жесточайшей бури, две сверкающие в вышине радуги показались ей небесной улыбкой, обещавшей скорое исцеление и счастье. У нее даже заныло сердце. Радужные обещания… они никогда не исполняются. И все же они всегда такие добрые, они заставляют идти вперед, они манят к себе.
Глаза Иден наполнились слезами, и она, не сдержавшись, всхлипнула.
– Вот черт, – дрожащим голосом проговорила она. – Ты только посмотри на это.
Джоул обнял ее за плечи и слегка прижал к себе.
– Это значит, что все будет хорошо, – ласково сказал он.
– Еще одна цитата из Библии? – вытирая глаза, спросила Иден.
– Об этом там тоже говорится. Между прочим, и индейцы верят, что радуга – это добрый знак.
Сияющие на небе радуги то вспыхивали, то совсем пропадали, и вот наконец угол падения солнечных лучей изменился и разноцветные дуги исчезли совсем.
Небо приобрело желтоватый оттенок. Горы вдали стали голубыми, затем синими. Джоул за руку вел Иден по мокрому песку. Он обнаружил, что во время бури где-то потерял ее повязку для глаз. Впрочем, на это ему было наплевать: теперь он все равно не смог бы ни надеть на нее наручники, ни завязать ей глаза. А то, что она увидит пикап, его не волновало, так как он предусмотрительно снял с машины номерные знаки. Да и домой они вернутся, когда будет уже темно. Так что он просто вел ее к тому месту, где на обочине грунтовой дороги оставил свой автомобиль.
– Это уже более цивилизованно, – сказала Иден, забираясь в машину и удобно устраиваясь на переднем пассажирском сиденье. – А то сзади просто черт знает что.
– Зато там безопаснее, – попытался оправдаться Джоул.
Он завел мотор и тронул пикап с места.
– Спасибо тебе, – тихо произнесла вдруг Иден, когда они ехали в сгущавшихся сумерках.
– Я хотел, чтобы ты увидела это.
– Понимаю. Поэтому и говорю тебе спасибо.
– Скажи, – глядя на дорогу, обратился к ней Джоул, – ты на самом деле все еще думаешь об этом?
– О том, чтобы ширнуться? Да.
– И часто?
– Постоянно.
– А ты знаешь, сколько времени прошло с тех пор, когда ты последний раз кололась? Шесть недель. Неужели тебе и сейчас хочется думать об этом?
Иден вздохнула.
– Я вовсе не хочу думать об этом. Просто это чувство живет внутри меня, как голод или жажда. «Думать» – неверное слово. Это как если ампутировать ногу: ты не будешь все время думать о ней, но твое тело постоянно помнит, что лишилось ее.
– Значит, вот как ты себя чувствуешь? Как будто без героина у тебя не хватает чего-то?
– Я всегда так себя чувствовала, – чуть слышно сказала она.
Он не нашелся, что ответить. Какое-то время они ехали молча, затем Иден снова заговорила:
– Там во время бури… когда ты обнял меня… Было так здорово, Джоул. Мне даже показалось, что со мной что-то произошло.
– Что?
– Не знаю… что-то. – Ее глаза были устремлены в синеву наступавшего за окном автомобиля вечера. – Я почти поверила в волшебную силу радуга.
– Но тебя не проведешь, верно? – проворчал он.
– Не пойму я тебя. Ты меня выкрал, посадил как собаку на цепь… Один раз чуть руку не сломал… И вдруг среди грозы заявляешь, что я красивая и драгоценная. – Она взглянула на его орлиный профиль. – Ты ведешь со мной душеспасительные беседы о наркомании. Не кажется это тебе несколько странным? А? Никак не могу взять в толк, чего ты от меня хочешь?
– Я хочу, чтобы, выйдя отсюда, ты забыла про героин.
– Почему?
– Да потому что ты не такая, как все, – начал злиться Джоул. – У тебя есть голова на плечах, есть характер, есть задиристость. Ты не можешь просто так лечь и ждать, когда сдохнешь!
– Какого черта! – Она передернула плечами. – Все равно скоро на нас сбросят атомную бомбу…
– Никто не собирается сбрасывать на нас никаких бомб.
– Собираются. Так что все мы превратимся в радиоактивный пепел.
– По крайней мере, это не повод, для того чтобы колоть себе всякое дерьмо.
– Да, не повод. Но это помогает мне успокоиться.
– Скорее, если бы ты действительно больше беспокоилась, ты меньше думала бы о дозе.
– А если бы я больше ширялась, – улыбнулась она, – я бы меньше беспокоилась.
– Не понимаю, – сокрушенно проговорил он, – как ты до этого дошла. Почему ты не бросила наркоту, когда увидела, что она затягивает тебя?
– Ну… ты не думаешь, что она затягивает тебя. Сначала не думаешь. Скорее тебе кажется, что все это просто баловство. После первых нескольких уколов ты чувствуешь себя великолепно. Это потрясающе. Ну прямо-таки медовый месяц. И с каждым разом ты все ближе к небесам. Потом ты опускаешься на землю и говоришь себе: «Вот это да!» А потом тебя начинает трясти. Когда кайф проходит, все вокруг кажется неприветливым, гнетущим. Ты смотришь в зеркало и видишь свое растерянное, затравленное лицо. И вот ты уже начинаешь чувствовать себя по-настоящему хреново. – Она проглотила слюну. – У тебя все болит, тебе страшно. И ты снова тянешься к игле, хотя знаешь, что, когда кончится действие дозы, тебе опять будет плохо. Но ты убеждаешь себя: «Наплевать! Буду загибаться, ширнусь еще раз». А потом еще раз. И ты уже «торчишь» постоянно. Уже не выходишь из кайфа. Тебе хорошо. И ты знаешь, что, если надо, в любой момент сможешь ширнуть себе очередную дозу. А мне и ходить-то никуда не надо было. Расти всегда был тут как тут.
