Не твоя семья (СИ) - Оливия Лейк
— Геля, я видел ребенка с ножом. Маленькую худенькую девочку в слезах и агрессивным желанием причинить себе вред, понимаешь? — Тим звучал шокировано. — Потому что взрослые врут и совсем не слышат ее.
Я не видела, но буквально слышала, как сжал виски, затем порывисто взлохматил волосы. Я слишком хорошо его знала.
— Это звездец. Славка меня требовала, чтобы Олегу позвонил. Гель, как подумаю, что Егор так же… Я не мог отмахнуться. Черт.
У меня не было слов, чтобы ответить, только эмоции. Да и нужны ли слова, главное, что я его слышу.
- Прости, Геля. Прости за все. Я только сейчас начал понимать, как сложно быть родителем. Как сложно было тебе одной. И было бы, если бы не ошибка в записях. Я не знаю, когда бы меня отпустило. Не знаю, малышка. Хочу думать о себе лучше, чем есть, но ты же меня знаешь… Я то еще дерьмище.
— Ты думал о нас? — спросила хрипло. — Хотя бы иногда?
Он молчал. Долго. Это было ответом.
— Я запрещал себе. Когда накатывало — глаз страшно дергаться начинал, ты знаешь. Пил антидепрессанты, представляешь? Я подавил все чувства к тебе. А о сыне… Нет, о нем не думал. Вообще. Я не хотел его. Я боялся, — его голос глухими солеными каплями падал на мои кровоточащие раны. Правда всегда такая тяжелая. — Прости меня, Геля. Не знаю, возможно ли это, но прошу.
— Тим, почему Марьяна? — я продолжала делать себе больно. — Почему именно с ней? Почему тогда… Сразу после развода… Часа не прошло… Почему она… Даже жениться на ней собирался…
— Я не собирался, — опять этот усталый тон. — Я виноват, что позволил ей быть рядом тогда. Так злился на тебя. Так больно, что ты уходила. Что не выбрала меня. И тут она… — голос стал злым. — Люблю, на все готова, — повторял, очевидно, ее слова. — Я хотел сделать больно тебе, Геля. Это было один раз. Только тем вечером. Больше никогда к ней не прикасался.
Я плакала. Тихо и горько. Вроде бы все это знала, но у предательства нет срока давности, особенно когда любишь. А я люблю. Глупо отрицать. Люблю мужа.
— Она уверяла, что будет ждать меня хоть всю жизнь. Но ты же меня знаешь: если я желаю, то желаю сразу. Если не хочу, то скорее рак на горе свистнет.
Я молчала. Тимур тоже.
— Я могу войти? — услышала тихое.
— Я хочу побыть одна…
Он тяжело поднялся, схватил только галстук и дипломат.
— Завтра у меня командировка. Егора отвезу в садик и улетаю. Вернусь через три дня.
Через минуту на моем пороге были цветы и украшение.
— Гель, я знаю, что это не вовремя, но… — и ушел.
Утром я проводила сына и мужа. На Тимура смотреть избегала, прикасаться тоже. Я не знала, что чувствую. Вчерашний разговор дался с трудом. Я верила мужу, но от этого не легче. Внутри мрачная подавленность, и я не знала, куда она меня приведет. Но чемоданы разобрала. Наш год еще не закончился.
Вечером свекровь заехала. Она стабильно пару раз в неделю навещала Егора. Ну и выручала, если я из садика не успевала забрать. Сегодня Ольга Сергеевна задержалась дольше обычного. Не ушла, когда я сына пошла укладывать. Ждала меня.
— Гель, мне нужно поговорить с тобой.
Мы устроились в гостиной. Шрек на страже своего маленького хозяина. Я не знала, что свекровь хотела рассказать, но выглядела она взволнованной.
— Ангелина, не думай, что пытаюсь оправдать сына… — неожиданно произнесла. — Тимур просто испугался.
— Ольга Сергеевна, я не понимаю…
— Прости, это сложная история. Я расскажу тебе ее, - она набрала в грудь побольше воздуха и выдала: - Тимур не единственный наш ребенок. Когда Тиму было двенадцать, я забеременела. Вроде не старая, всего тридцать пять, а анализы не очень, подозрения на генетические аномалии.
У меня все внутри сжалось. Это моя боль. Моя история. Неужели они у нас схожи?
— Альберт Ромович, друг нашей семьи, тогда еще не такой опытный врач, ставил неутешительный диагноз. Тогда таких скринингов и тестов не было. Я не хотела верить. Витя поддержал. Мы ж все здоровые, почему у нас должен родиться больной ребенок! — воскликнула, словно заново переживала все это. До сих пор по-живому.
— Мой младшенький родился с синдромом Дауна. Еще порок сердца, патологии слуха и зрения. В три года начались припадки с признаками эпилепсии. Геля… — и она заплакала. Я подсела к ней на диван и обняла. Господи, я и представить не могла! Почему я не знала? Пять лет была замужем и ничего не слышала о младшем брате мужа.
— Мы лечили Лешу. Это было очень сложно и тяжело: и физически и морально. Тимур… — она сжала губы. — Ему было пятнадцать, он все это видел и не понимал, боялся, злился. Мы все были на нервах. Я его забросила. Он ведь здоровый. С медсестрами переключилась на младшего. Тим никогда не показывал обиды, но тогда он вырос. Без меня. Без отца. Сам по себе. Через год Виктор обрубил ситуацию, не выдержал. Принял решение, которое не подлежало обсуждению. Лешу отправили в медицинский центр, который специализировался на содержании таких пациентов. Знаешь, что самое отвратительное? — подняла на меня глаза. Я догадывалась. — Мне стало легче. Я выдохнула. Но это было недолго. Совесть и материнское сердце съедали. Я хотела вернуть сына, хотела навещать, но Виктор запретил. Всем нам. Он нас заставил стыдиться Леши. Забыть о нем. Я не осмелилась ослушаться и уйти от него. После этого моя любовь к мужу закончилась.
Я молчала. Свекровь тихо плакала.
— Это очень отразилось на Тимуре. Он никогда не говорил о брате. Но смотрел так… Он помнил. Все помнил. Это очень больно, Геля, — повернулась ко мне, руку сжала. — Это очень сложно. Мы это знаем не понаслышке. Тимур просто не хотел этого для тебя, Ангелина. Он принял жестокое решение за вас двоих. Не думай, он меня не просил и никогда не говорил об этом, но я чувствую.
— Он ошибся, — только и сказала я.
