Навеки твоя - Мария Устинова
Алексей Юрьевич позвонил обычным утром в пятницу, когда я разбирала овощи с рынка, купленные мамой. Морковь, свекла, капуста — она что, борщ собралась варить? Видел бы это Эмиль… Ко всему прочему она притащила огромную красивую тыкву. Что с ней делать?
— Алло, — буркнула я.
— Дина Сергеевна, доброе утро, — голос струился плавно, так умеют говорить только дорогие адвокаты. — Я звоню по поручению господина Каца…
Я оставила в покое тыкву, которую протирала от пыли.
— Что… В чем дело… — язык начал заплетаться.
— Он просил узнать, хотите ли вы встретиться.
— Конечно! Он еще спрашивает… Я его столько времени не видела! Вы сумели договориться о свидании?
— Нет, Дина Сергеевна… После обеда его освобождают. Он просил его не встречать. Я передам, что вы ждете.
После звонка я села на стул, пытаясь прийти в себя. Задавила вспыхнувшую радость, потому что непонятно, с чего он через адвоката спрашивал о встрече, да и впереди немало испытаний. А затем полезла в холодильник, вспоминая, что он любит… Запечь мясо. Или заказать? Я суетилась, считая время до обеда. А примерно с часа дня сердце уходило в пятки всякий раз, как мерещился шорох ключа в замке… Но в жизни все иначе, чем в грезах.
У Эмиля не было ключей, он позвонил. Я поспешила к двери, на ходу вытирая руки. Отперла, задыхаясь от волнения, и широко распахнула дверь.
Он был какой-то другой. Я от него отвыкла за время разлуки, но Эмиль словно… Стал спокойнее. Нечего бояться, некуда торопиться, некуда бежать. Он улыбнулся своей фирменной улыбкой, от которой я давно отвыкла: капелька презрения, море обаяния и уверенность в себе. Улыбка из прежних времен.
— Привет, — сказал он.
Глава 47
Я лодочкой накрыла рот и расплакалась. Горько-горько. В фойе выбежала мама фойе, ахнула и скрылась в детской, оставив нас наедине.
Эмиль вошел в дом, улыбаясь, а я почему-то пятилась. Сама хотела на шею ему прыгнуть, а отступала: мне нужна была отсрочка, чтобы справиться с эмоциями.
Перед тем, как прийти, Эмиль привел себя в порядок.
Обновил стрижку, побрился. На нем были черные брюки, простая белая сорочка без привычных аксессуаров. В опущенной руке он держал цветок. Я заметила его, когда Эмиль поднял до уровня груди, предлагая бордовую бархатную розу.
Спиной я уткнулась в стену и зажмурилась, чувствуя, как крупным горохом катятся по щекам слезы. Задыхалась, чтобы не рыдать в голос и не пугать ребенка, а сказать ничего не могла. Пальцы, закрывающие рот, задрожали от истерики.
— Тише, тише, маленькая, — роза упала на пол, он подхватил меня на руки. Поцелуи, поцелуи на лице — по щекам, прямо по пальцам, пока я не убрала руку, закрывающую рот.
Хаотичные поцелуи превратились в один осмысленный. Голова безвольно запрокинулась, Эмиль подхватил меня под затылок, чтобы не разрывать глубокий до беспамятства поцелуй. Он нес меня в спальню. Положил на кровать и навис сверху, пальцы лихорадочно развязывали пояс халата.
— Эмиль, — разволновалась я. — Мы не одни дома…
— Мы тихо, — горячий шепот опалил шею, вызвав волну мурашек.
В пальцах, губах Эмиля был голод, упоение человека, который хотел любить жену после долгой разлуки. Он снял с меня черный шелк, обнажая тело, покрывал поцелуями каждый сантиметр. Наощупь стянул белье и пальцами проник в горячее лоно, оборвав робкие возражения. Мы возились в постели, и он брал меня сначала пальцами, глубоко и жадно целуя взасос. Затем, закончив сладкую игру, обхватил ягодицы, заставляя выгибаться. Эмиль так спешил овладеть мной… Я ощутила удары быстрого от возбуждения сердца, когда он накрыл меня собой. Уперлась ладонью в грудь, чтобы остановить. Мне хотелось посмотреть на него секундочку, прежде чем… Ниже ключицы был красноватый рубец. Еще один будущий шрам, который я буду любить в нем.
Когда я встретила затуманенный взгляд, Эмиль тут же похотливо улыбнулся и медленно прижался бедрами, проникая в меня. Первый толчок был очень мощным. Он сдавленно застонал сквозь зубы, словно ему было хорошо и больно одновременно. Потом быстрее, чаще… Наше супружеское приветствие закончилось быстро.
Эмиль расслабился на мне в сладкой истоме, пока я цеплялась за влажную спину мужа и тонула в его дыхании. Снова начала плакать, не веря, что он здесь. Утром я и мечтать не смела, что мы будем вместе, утомленные интимным жаром.
— Почему ты спрашивал, хочу ли я встречи?
Он скатился на бок и открыл глаза. Я онемела от их выражения. Взгляд Эмиля всегда меня завораживал, с первой минуты. Мы были так близко, что в солнце, проникающем из-за штор, я видела рисунок радужной оболочки. Какие у него красивые глаза…
— Ну что ты молчишь, Эмиль?
— На тебя смотрю, — он медленно провел пальцами по моему подбородку. — Я о тебе думал… Тебе было тяжело, знаю. Весь город шумел. Достали?
— Немного, — я усмехнулась.
— Время пройдет, и пена схлынет, маленькая. Через год нас не вспомнят.
— Ты уходишь от ответа. Почему ты спрашивал?
Он вздохнул, и улыбка стала грустной.
— Я думал, ты знаешь. Все непросто, наша жизнь будет другой. Не такой, к какой ты привыкла.
Я привстала на локте, тревожно глядя на него.
— Имущество конфискуют, — тихо сказал Эмиль. — Если я не докажу легальность доходов, все заберут. И мне придется носить браслет несколько лет.
Взгляд стал болезненным. Серьезный удар в его возрасте, когда трудно начинать заново.
— Ты на свободе… — пробормотала я. — Не жалей о деньгах.
— Нам придется переехать. В полиции предложили на выбор Питер или Подмосковье. Маленькая, я заключил сделку со следствием. Мне этого не простят. Пока все не уляжется, нам нужно быть осторожными.
Я поняла, почему он спросил. Общество нас ненавидит — все знают, кто Эмиль и чья я жена. Теперь и в криминале он персона нон-грата. Ограничение, контроль, нищета — таким он видел будущее. А он к другому привык, за свое место бороться, давить — насилием, оружием, своим характером, но давить, ломать, втаптывать в землю. Доминировать.
— А ты чего хочешь, Эмиль?
Он долго молчал, размышлял.
— Хочу уехать с тобой, — наконец сказал он.
Я положила ладони на впалые щеки, поглаживая. Рассматривала морщинки
