Невыносимое счастье опера Волкова - Алекс Коваль
– Тс-с, башка пухнет, конфетка.Что ты заладила, Вик да Вик.
– Может, потому, что ты молчишь?!
– Выдыхай. Все хорошо. Небольшой сотряс. Бывало и хуже.
– Сотряс?! – охаю, когда мне на плечи его ручища "стокилограммовая" приземляется. – Ты по голове, что ли, получил? От кого?
– От одного бессмертного отморозка, – вжимает меня в себя Волков, опираясь. – Но это херня. Отлежусь. Мне Ру на соревнование надо сегодня катануть, а я не то что рулить, стоять не могу. Выручай, конфетка.
– Я, конечно, выручу.
Удобней руками его за талию обхватываю.
– Но?
Взгляд снизу вверх поднимаю.
Стоит так близко, что опасней не придумаешь. Обнимает, такой горячий и большой. Взгляд слегка дурной. Пахнет от него его парфюмом с легкой примесью больничных препаратов. Этот гад даже подбитый – шикарен! И все равно – не могу смотреть спокойно на него в таком состоянии. Я далеко не фиалка, но боль Волкова будто физически передается и мне. От этого поморщиться хочется и пожалеть. Приласкать, как котенка, ей богу!
– Но больше так не делай, – не сразу, но нахожусь с ответом.
– Переживаешь?
– А если и так?
– То есть, чтобы вытянуть из тебя хоть каплю тепла в мой адрес, надо было получить сотрясение, верно мыслю?
– Ты меня позвал за помощью или эго свое мужское потешить?
Улыбается. Нет, ему по голове засандалили, а он еще и лыбится! На ногах едва стоит, а улыбается ярко, как солнышко. Не дурак ли? Последние мозги, кажись, отбили.
– Ну и ладно.
– Что "ну и ладно", Виктор?
– Не хочешь, не говори, сам все вижу, – заявляет заплетающимся языком с отменной долей самолюбования. – Бледная, взволнованная, кто еще кого на ногах держит? В обморок вот-вот хлопнешься от волнения. В следующий раз под пулю брошусь, может, чуть больше, чем взгляд, перепадет.
– Идиот! – рычу, тыча его в бок.
– Оуч, полегче, конфетка! Что, я не прав? Не перепадет?
– Добью! А потом воскрешу и еще раз добью! Не вздумай!
От одной мысли, что с Волковым может что-то случится фатальное – становится тошно. Мне совсем не до шуток. На такие темы – никогда! А Вик, как ни в чем не бывало, смеется, гад бесстрашный. Тут же морщится, правда. Лишнее движение явно приносит дискомфорт и причиняет боль. Шипит и жмурится, приваливаясь к перилам и, меня за собой потянув, заставляя переступить со ступеньки на ступеньку.
– Млять…
– Сильно больно, да?
– Ерунда. День-два, и буду огурцом. На мне все как на собаке заживает.
– Я всегда знала, что ты кобель, – поддеваю беззлобно.
– Ну, что за женщина? Меня жалеть надо. Целовать. А не обзываться, конфетка.
– Пошли, давай, – тяну его в сторону дома, – лечь тебе надо, а не целоваться, Виктор.
– Думаешь?
– Гарантирую.
– А я другое слышал.
– У тебя фиговые навыки медика. Как тебя вообще в опера взяли?
– Подожди, давай проясним. Ты не права.
– Ха-ха. Идем, Вик, ну же!
За руку тяну к двери. Он меня обратно к себе под бок. Упертый!
– В детстве как? Разбитую коленку ребенку поцелуешь – все прошло. Может, попробуем? Правда, говорят, взрослым, чтобы помогло, надо не место удара целовать, а вот сюда, – на губы свои показывает, – верный способ, точно тебе говорю.
– Ну, так это взрослым. А ты где тут взрослого видишь? Я лично только вечно дурачащегося ребенка тридцати трех годков!
– И все-таки ты такая коза. Еще и несговорчивая.
– Просто ты хреново убеждаешь.
– Поцелуй – лучшее обезболивающее.
– Ляпни еще, что секс – это панацея.
– Заметь, это не я сейчас сказал, – расплывается в улыбке Вик. – Но ход твоих мыслей мне определенно по душе.
Я глаза закатываю и фыркаю. Вообще не меняется! Самый настоящий мужик! Мысли о сексе стабильно раз в минуту, даже в полуобморочном состоянии.
– Сотрясение, а все туда же. Серьезно?
– Ну, так меня только по верхней голове ударили. Все, что ниже, вполне функционирует.
– Ты сейчас договоришься, и я организую и для “нижней” землетрясение! Для равновесия, так сказать, чтобы уже точно зря не мучился. Пошли давай, до спальни провожу.
Снова за талию тяну. Не двигается.
– Волков. Ну, хватит, а?!
Вздыхает. Глаза отводит и наконец-то отмирает. К себе притягивает под бок еще теснее. Быстро и порывисто. Обнимает, в ручищах своих зажимает, как в тисках. Так сильно, что даже вздохнуть не получается!
– Волков, ты чего…
Выдыхает мне в макушку. Тяжело и как-то… облегченно. Будто только этого момента и ждал. Чмокает в висок, прижимаясь своими горячими губами. Не дает ни вывернуться, ни отстраниться. Неуместно, но так сладко. Вот как с ним бороться? Как с ним держать дистанцию? Пять минут – ровно настолько хватает выдержки, а дальше – мозги в кисель.
– Ты точно порывистый ребенок, Виктор.
– Ну и похрен, – шепчет, – если с тобой только так, Кулагина.
– Мы же решили, что нельзя нам…
– Да? Не помню. Видать, с ударом из головы вылетели все “нельзя”.
Врет, конечно. Все он помнит, но даже и не думает ослабить хватку.
Я улыбаюсь. Мы замираем. Я сдаюсь уютной ласке и обнимаю его за талию, прижимаясь в ответ. Слушая и каждой клеточкой чувствуя, как бьется сильное сердце у меня в районе уха. Приятно. Ровно. Громко. Мурашки побежали по коже. Маленькие. Шустрые. Щекотные.
Не представляю, как он может шутить про пули! В этот момент совершенно четко осознаю, что если это сердце остановится, то мое и дня не протянет без него. Уж лучше я буду знать, что он жив, здоров, окружен лаской и заботой другой женщины, чем…
– Идем в дом, Вик. Правда. Тебе надо поспать, с сотрясением не шутят.
– Сейчас пойдем, – и вопреки своим словам еще сильнее сдавливает в своих медвежьих объятиях. – Обязательно пойдем. Еще чуть-чуть так постоим и пойдем, конфетка…
Я
