Татьяна Веденская - Содержанки
«– …Зачем вы это сделали?
– …Никаких комментариев, – пробормотал полковник.
– …Кем вам приходится потерпевшая? – спросила Москвитина девушка, что до этого присутствовала в кадре и докладывала о происшествии на дороге, где сбили человека.
– …Она мне была… женщина, – пробормотал полковник, после чего перевел взгляд на журналистку и зло прибавил: – Все вы – твари».
Тут журналистка принялась показывать, где произошел выстрел, и Архипов внезапно вскрикнул от ужаса. Он не мог не узнать бежевый диван, на котором еще несколько часов назад сидел и слушал Юлю, когда та цинично говорила о своем муже… И подробно заснятое кровавое пятно на нем…
«…Как рассказала сестра потерпевшей, причиной случившейся драмы стало желание потерпевшей расстаться с гражданином Москвитиным.
– Разве кому-то позволяется стрелять в людей, если от них хотят уйти?! – В кадре возникло заплаканное лицо Юлиной сестры Даши.
– В каких отношениях ваша сестра состояла с подозреваемым?
– С подозреваемым? – растерянно переспросила Даша.
– С Москвитиным, – пояснила журналистка.
– Он… она…
– Ну, они жили вместе?
– Да. Она жила с ним. Она давно уже хотела от него уйти, но не знала, как это сделать.
– Она боялась его?
– Шутите? Конечно, боялась. Она встретила человека…»
Какое-то время журналистка еще смаковала подробности, и Архипов смог увидеть бледную, страшную, с размазанной по лицу косметикой Марину, курящую у кухонного окна. Сюжет кончился так же неожиданно, как и начался, оставив Архипова в состоянии паники и леденящего душу страха. Единственное, о чем журналистка забыла сказать (или он не услышал), так это то, что случилось с потерпевшей – с Юлией Владимировной Твердой.
Глава 20, в которой к ней нельзя, но если очень хочется – то можно.
Бог одарил меня, Юлию Владимировну Твердую, многими талантами, из которых самыми нужными были умение врать и принимать молниеносные решения. Впрочем, даже если эти таланты и не были даны мне от природы, я сделала все, чтобы их развить. Они были очень и очень нужны мне во времена моего детства и юности. Когда где-то спрашивали о моих родителях, я всегда была готова рассказать одну из нескольких заготовленных для таких случаев историй. Родители могли: уехать в командировку, быть на работе, на даче, на огороде, на море, ушли в ЖЭК, уже видели дневник, расписались и сразу ушли в дальнее плавание. Училась я так себе по всем предметам, кроме так называемых профильных. Танцевать я любила до безумия, до экстаза. Могла заниматься у станка часами, чтобы отточить какое-нибудь одно движение. А иногда я просто приходила и закрывалась в балетном классе (порой даже пробираясь туда через окно), чтобы потанцевать немного только для себя. Потому что на душе как-то тяжело, или проблемы какие-то, или мать опять пришла пьяная, а ее дружки вынесли из дома обеденный стол, хотя много ли они смогут выручить за эту старую рухлядь?
Я всегда перетанцовывала все свои проблемы, такая уж у меня была психотерапия. И в результате добивалась успехов. Я показывала успехи постоянно, в течение нескольких лет. На меня даже приезжали смотреть из других районов, я выигрывала призы в местных конкурсах. Мне прочили большое будущее, и в этих посулах я видела для себя некий знак, перст судьбы. Да, у меня темное прошлое, но у меня, у Юли Твердой – большое будущее.
Однако вместо большого будущего мать принесла в подоле. Это было страшно настолько, что хотелось подлететь к ней и отхлестать по щекам. «Ты о чем думаешь, пьяная калоша? Куда? Кому ты хочешь этого несчастного ребенка подкинуть? Своей старой матери? Мне? Мне всего десять лет, очнись, приди в себя!» Но мать ходила, погруженная в собственное бессознательное, как в туманный утренний кисель из воздуха и теплого дождя, и ее ничто не волновало.
В результате жизнь заставила меня во многом подстраиваться: я научилась копить и прятать деньги, научилась воровать, а врать стала так естественно и правдоподобно, что любо-дорого посмотреть. То, что у меня впереди большое будущее, теперь уже было не так уж очевидно. Если бы не Ада Федоровна, которая тянула меня к свету, как бегемота из болота, и не обращала внимания на то, что я упираюсь… Я уехала в Москву только после того, как Ада Федоровна пообещала осуществлять некоторый контроль за жизнью веселой, бесшабашной и наивной Дашки, которая никому, кроме меня и бабы Зоси, и нужна-то не была. Когда я уезжала, Дашка только-только пошла в школу, и я часто решала ее проблемы, звонила и врала учителям, что я – Дашкина мама. И что я уехала в Москву на заработки. Вранье и тут помогало весьма эффективно, во всяком случае о реальной маменьке в ее классе, кажется, так и не узнали. Мы с бабой Зосей вполне ее заменили.
В Москве было и сложнее, и легче одновременно. Здесь никто не верил слезам, зато все верили хорошему вранью. Красивые балерины могли быть спокойны за свое будущее, а я была самой красивой, самой талантливой на курсе. Мне дали комнату в общежитии. Я подрабатывала в танцевальных шоу, даже в стриптиз-клубах, где за мою грацию платили в разы больше. Я совершенно не комплексовала. Подумаешь, ничего страшного не случится, если я покажу свое тело. Я уже давно поняла, что произвожу на них неизгладимое впечатление. Но меня-то они не интересовали.
Дашка училась плохо, и все же нам удавалось как-то выжить. Все шло вполне хорошо, хотя до моего большого будущего было еще далеко.
А потом я сломала ногу. Сломала дважды, с интервалом в один год. Во второй раз перелом оказался со смещением, кость срасталась плохо и долго, восстановиться до конца уже не удалось, и с большим будущим все стало ясно – оно накрылось медным тазом. Я взяла академку и осталась в ней навсегда. Клубы, мужчины, большие деньги и еще большее вранье, в котором я чувствовала себя профессионалом. Мое большое будущее было построено на вранье. Все это было предсказуемо, опасно, выгодно и привело меня ровно туда, где все это и должно было закончиться в любом случае – на больничную койку. Радовало одно. Никто из тех, кого я хотела защитить и спасти, физически не пострадал. Я никого не потащила за собой.
Лежа на больничной койке в каком-то полусне я вспоминала, как услышала несколько простых и четких слов из телефонного аппарата Архипова. «Он едет к тебе. Вам нужно срочно уходить. Он вооружен и все знает». Мое сердце разлетелось на куски. Это было физически больно, но я не знала, сколько у меня осталось времени, как близко Свинтус и в каком он состоянии. Выяснять все это я не собиралась тем более. Медлить было нельзя. Я взглянула на Архипова: он все еще смотрел на меня с любовью. Ответ на вопрос «что делать?» пришел сразу. Как что? Врать, конечно.
