Лиза Фитц - И обретешь крылья...
По прибытии она попыталась преодолеть чувство отчуждения и сохранить хорошее настроение. Но оказавшись в своем пристанище и прибежище на ближайшие шесть недель, нестерпимо захотела уехать назад.
— А чего вы хотели? Знали бы вы, какое убожество во всех других клиниках типа этой! Там бы вы просто не выдержали, — пояснил ей сосед по столу. — Здешняя обстановка — это просто люкс!
Комната была обставлена практично, но безвкусно. Она производила безутешное и страшноватое впечатление, с ее линолеумом на полу, одной кроватью, одним стулом, малюсеньким письменным столом, полным отсутствием радио и телевизора — всем таким маленьким, что едва можно было развернуться.
На гастролях руководитель тура после одного только взгляда на такую комнату поменял бы отель. Но этот санаторий был лучшим из специализирующихся по психосоматическим заболеваниям. Мигрени, хронические головные боли, фобии, депрессии — вот симптомы, которыми добрая половина всех немцев страдает в процессе жизни. Лена не была здесь чем-то особенным, здесь все были так или иначе равны. Здесь жили не душевнобольные, а люди с больной душой.
Лена сообщила свои данные для регистрации и выслушала наставления, после чего осталась одна в комнате. Она села на кровати и лихорадочно набрала номер Симона, хотя прежде решила для себя не делать этого, все предстоящие шесть недель, чтобы наконец выдержать какую-то паузу. Но безутешность требует утешения. Симон обрадовался и разговаривал с ней мягко, да так, что Лена чувствовала себя испуганной лошадью, которой на ухо говорят успокаивающие слова. Содержание не так уж важно, главное — слышать его голос.
— Это замечательно, что у тебя все хорошо. Все скоро уладится…
— Я дам тебе свой номер телефона. Ты позвонишь мне завтра с утра? Пожалуйста! Здесь все так ужасно. Я так нуждаюсь в тебе.
— Ну конечно, я позвоню. Я ведь тоже в тебе нуждаюсь!
Через два-три предложения они уже плавали в розовых лужицах и клялись друг другу в любви до гроба.
Амур, голенький и лукавый, стоял в углу этой ужасной комнаты и потирал ручонки: «Полное попадание!» — И все пошло дальше так же, как и шло прежде.
Лена была идеальной пациенткой. Здесь во всем доме было запрещено курить, и она не курила перед входной дверью, как все остальные, а вообще бросила это дело. Так как не хотела тайком курить на балконе и выслушивать выговоры наглых ночных санитарок. Уж лучше самодисциплина, приносящая удовлетворения больше, чем курение. Ее самоуважение повысилось.
— Завтра у вас первая встреча с доктором Глюклихом, вашим психоаналитиком, вас ждут в шесть часов утра. Пожалуйста, не опаздывайте — у доктора часы приема строго расписаны!
Лена сложила губы в кривую усмешку. Доктор Глюклих?.. Ладно.
Когда в каком-нибудь телефильме аналитика зовут Глюклих, это выглядит плоской шуткой. Действительность всегда превосходит самые плохие постановки.
Точно в назначенное время она сидела перед ним.
У доктора была только одна рука. Когда я, не подумав, подала ему правую руку для приветствия, он протянул мне левую. Правая была протезом, на конце обтянутым черной кожей, и висела вдоль тела.
— Добрый день, фрау Лустиг!
Мы сели в дорогие кожаные кресла по обеим сторонам стеклянного стола. Слава Богу, не тахта, как принято у психоаналитиков — я не хотела два часа пялиться на растение и рассказывать истории из своего детства. Раньше меня это забавляло, теперь нет. Когда я нагромождаю старое дерьмо на новое, куча дерьма только растет.
Мы вели взрослый разговор, где не было места для страдания и безумия. Здесь говорили по-немецки, истолковывали сказанное по Фрейду сухо, с интервалами. Какое отношение этот чужой человек имеет к моей любви к Симону? Любви к человеку, который своим высокомерием защищается от собственных страданий, и я это вижу.
Вы разыгрываете из себя большого знатока, доктор Глюклих, и счастливы этим. Разрушенное самосознание лучше всего склеивается слабостью пациентов.
Доктор Глюклих смотрит на меня внимательно и без выражения в глазах за стеклами очков, как безобразная рептилия, и я становлюсь меньше, чем я есть.
Он смотрит на меня, как полировщик мозгов, который разум ставит выше чувства. И, прежде всего, выше страсти. Доктор Глюклих вообще не знает, что такое страсть. Или — больше уже не знает. Или знает только из бульварных романов? Но он же их не читает. А как же он трахается с одной рукой?
— Вы должны знать, фрау Лустиг, что вы здесь не являетесь чем-то особенным. Вы просто пациентка, как и все другие, и ведите себя соответственно. Здесь у вас не будет никакого исключительного положения или скидок на знаменитость.
Какая наглость! Надо же, этот всезнайка делает мне замечание! Указание своего места маленькой женщине: только-не-думайте-что-вы-тут-лучше-всех! Я с таким же успехом могла бы остаться в Нижней Баварии. Самоуверенное дерьмо собачье! Он рассуждает точно так же, как мой мясник.
Спустя пару месяцев, Лена ответила бы однорукому доктору Глюклиху:
«Возможно, уважаемый доктор, что вы хотите видеть это именно так. Но все-таки знаменитость и в самом деле представляет собой что-то особенное, хотя бы уже в силу своей популярности. Она ведь значительно изменяет как саму знаменитость, так и ее окружение, а значит, и поведение людей вокруг нее. Поэтому это так же крайне важная отправная точка при анализе. И если у вас, господин Глюклих, существует какой-то дефицит информации в этой области, то я, пожалуй, могла бы восполнить его, исходя из своего, несомненно, большего опыта».
Сейчас она этого не сказала.
«Я не рассчитывала на какие-то скидки. Я просто хочу решить свои проблемы».
Роли распределились. Лена — беспомощная жертва; доктор Глюклих — спаситель, носящий в кармане ключи к решению любых проблем. Вновь кто-то не белом коне! Но ведь это тоже не походит! После всего, что ей пришлось пережить, она уже не может чваниться. Да и не хочет. Она считает, что самоуверенность и чванство соседствуют. Ей всего лишь хотелось получать больше сердечности от доктора Глюклиха. И доброты.
Но аналитики не священники.
Или лучше было бы исповедоваться? Сто раз прочитать «Отче наш…»?
Скучно. Все время один и тот же текст — как на сцене. Лучше уж всезнайка с его ироничной отстраненностью, холодно созерцающий тебя. Это раздражает и провоцирует. Он глава этой клиники, а не представляет собой ничего интересного. Все прочие существа мужского пола стары, психически ущербны или безобразны. После пятой встречи она сочла его даже эротичным, несмотря на отсутствующую руку. А может быть, и именно поэтому. Я тоже калека, — думала она, — только духовно.
