Шарлотта Мендельсон - Почти англичане
Вспотев в костюме, как поросенок, и испачкав балетки в траве, Марина вновь переводит взгляд на дальний конец лужайки, где миссис Вайни сидит на скамейке рядом с мистером Стеннингом; и, несмотря на отсутствие мистера Вайни, в голове появляется образ: встреча племен.
«Боже! Я, – думает Марина, – сделаю все, лишь бы этого не случилось».
Но что значит «все»? Как далеко она готова зайти?
«Все. Поранить себя, впасть в буйство, даже…»
Тут она замечает между пушистыми силуэтами бабушек пустое одеяло. Куда подевалась мама?
Только что Лора сидела на траве в окружении кумских семей, самодовольных, как тюлени на лежбище, – и вот она уже на ногах.
– Что ты делаешь? – шипит Жужи.
– Простите, – шепотом отвечает Лора. Пробираясь по траве и лавируя между одеял, она натыкается на пожарный выход без опознавательных знаков, откуда ее отгоняет мужчина в шортах, и наконец, отыскав другую дверь, вырывается на суровый холод.
Она одна. Где-то рядом печально бьет колокол. Петер уже получил результаты, и Лора должна их узнать. Слезы хлещут, как кровь из носа. Лора утирает лицо рукавом. «Марина меня простит, – думает она, – если вообще заметит, что я ушла. Однажды я все объясню – разумеется, объясню».
Она бежит по каменной мостовой, ныряет под арку и выходит во Двор основателя. Несколько школьников, почему-то одетых в армейскую форму, расставляют на траве стулья.
«Залупа!» – громко кричит один, на что другой отвечает: «Мечтай!»
Заслышав шаги, они умолкают, но когда покрасневшая Лора проходит мимо, их почтительность подвергается перекалибровке: вновь раздаются громкие голоса и смех, и Лора отчетливо слышит, как кто-то говорит «хер».
Для постороннего все здания вокруг одинаковы. Бродить без надзора как-то неловко. Что, думает Лора, она в худшем случае могла бы узнать?
Наконец у входа в некий рудиментарный паб (кувшины с леденцами за пенни, бумажные папки, пивные краники) удается разыскать телефон. Дозвониться, чтобы узнать вердикт – смерть или жизнь, – непросто: Лора дважды вешает трубку, прежде чем ее соединяют с нужным номером. Наконец раздается голос Сьюз.
– Я очень занята, – говорит она. – Он придет в пять.
– То есть к вам домой? Туда? – Лору сжигает чистая белая ненависть. – Пожалуйста, как только он появится, попросите перезвонить. Я… я не могу долго ждать, звоню из таксофона. Вы не знаете, что сказал врач, только честно?
Пока она ждет ответного звонка, два старшеклассника откровенно на нее пялятся. Лора прячется в неуютный темный закуток между досками объявлений и закрывает глаза.
Петер выясняет, есть ли у него будущее. И с чего она взяла, что нужна ему, спрашивает она себя? Раньше была не нужна. Ее и тогда не хватало. А если…
Лора хватает телефон, будто боится, что он убежит.
– Алло?
Это Петер. В ухе гулко бьется пульс.
– Что тебе сказали?
Все сложно, и еще сложнее из-за того, что он не сумел задать врачу нужных вопросов. Если Петер «перекантуется», как он выразился, шесть месяцев без рецидива, это удвоит шансы прожить еще год по сравнению с тремя месяцами, которые у него уже есть.
– Это точно? – спрашивает она. – Ну а сейчас? Что они знают?
Очень мало. Петер по-прежнему заявляет, что это хороший, «правильный» рак. «Потому что почку можно убрать, – говорит он, будто люди – какой-то конструктор. – То ли дело печень, или мозг, или, не знаю, пен…»
– Ладно. Хватит. А что, если вторая…
Оба прислушиваются к незаконченной фразе, шелестящей, как морская волна, как воздух в прижатой к уху жестянке. «Никто на свете не переживает о тебе, как я, – беззвучно говорит ему Лора, – кроме…»
– Пит, что мы будем делать?
33
Стоит глухая ночь. В Кум-Эбби, Дорсете, а может, и во всей Англии не спит одна Марина.
Она написала стихотворение:
Ни солнца, ни луны,НавзрыдКричит сова – ответь:Кто я тебе и отчегоТак жажду умереть?
Стихотворение впечатляет и трогает: неподдельное отражение ее боли. С тех пор как Марина отвергла дружбу Саймона Флауэрса – ибо что это было, как не предложение дружбы? – она осталась совсем одна. Все летит под откос. Как могла мама пропустить ее выход на сцену? Марина мало что видела из-за ярких прожекторов, но отчетливо слышала шепот в той части зала, где сидели Фаркаши. Они наверняка предлагали соседям клецки или говорили что-нибудь бестактное об их обуви. Все поймут, что они заодно с Мариной. Нехорошо так думать, но это правда.
А если зайдет разговор о химии? Может, и к лучшему, что она мало времени проводит с семьей – меньше возможностей проболтаться. Правда, без надзора Фаркаши рискуют наткнуться на Вайни. С чего она вообще взяла, что сможет контролировать ситуацию?
Ночью Лора долго лежит без сна на бордовой нейлоновой простыне у батареи, истекает по́том и пытается представить, как соберет все семейство за завтраком и расскажет… что же? Что Петер, возможно, умрет? Ах да, начнем с того, что он жив.
А потом? Они пойдут в ту ужасную бежевую гостиную, найдут Марину и огорошат ее новостью об отце на глазах у десятков одноклассниц? А доктора Три надо ставить в известность?
«Возьми себя в руки, – шепчет Лора. – Ты в постели бок о бок с женщиной – плакать нельзя. Мужчина мог бы и не заметить, но Ильди, если проснется, услышит и, хуже того, захочет понять, почему ты держала это в тайне. О, – небрежным тоном говорит про себя Лора, – я узнала, что он в Лондоне, только двадцать восьмого, мать его, января. Да, почти два месяца назад. Да, когда стало известно о болезни, я побоялась, что для вас это будет слишком тяжелым ударом, но в основном сама перепугалась».
Петер хочет, чтобы они знали.
«Я могла бы, – думает Лора, осторожно поворачиваясь к Ильди, которая лежит на больной спине и тихонько похрапывает, приоткрыв рот, – я могла бы посвятить для начала ее. Хоть чем-то ему помочь».
– Ильди, – осторожно шепчет она. А если у нее сердце не выдержит?
«Завтра, – думает Лора, – я найду время и поговорю с ней завтра. На самом деле уже сегодня». Пятый час. Невозможно ни спать, ни думать – голова гудит, будто сирену включили. Лора не взяла с собой книги; да и что тут и возьмешь, когда другие читают «Жизнь Пикассо» и параллельный текст «Леопарда» Джузеппе ди Лампедузы? Ее мысли, когда не заняты тревогами, дрейфуют к сексу – к теплым отмелям, где волны тихо плещутся об острые скалы.
Потом ее посещает идея. Медленно, скрипя зубами от каждого звука – теперь, когда Ильди нельзя будить, – Лора откидывает одеяло, по-гусиному перешагивает через хрупкие старушечьи ноги и тянется к полу. Ночная рубашка холодит кожу. Лору сжимают тиски вожделения.
