Марти Леймбах - Умереть молодым
Работает радио, мы слушаем рождественские гимны. Бесшумно падают снежные хлопья.
– Знаешь, – говорю я Виктору, – твой отец приударяет за Эстел.
– Почему ты так думаешь? Потому что он рано уехал на вечер?
– Ну, и это тоже.
– Хилз, скорее всего, он был доволен, застав нас в постели. Ему хотелось поехать к Эстел пораньше, без нас, чтобы спокойно напиться до моего появления.
– Подумать только! – удивляюсь я. – Ведь мой отец – алкоголик.
– Все мы алкоголики.
На идущей под уклон подъездной дорожке полно машин. Великолепные машины: толстые «мерседесы» и квадратные, такие практичные и удобные «вольво». Протестантский снобизм. Машины из Хингама, Коассета, Бикон-хилла. Среди них и БМВ Геддеса, который не мешало бы помыть, остальные машины в душе не нуждаются.
– Ни у одной из них нет «elan»[18] твоего «олдсмобиля», – говорит Виктор, когда мы останавливаемся. Спрашиваю его:
– Скажи на милость, почему так получается: твой отец – алкоголик и мой отец – алкоголик, но мой, как напьется, становится отвратителен, а твой… эстетичен?
– Хочешь, чтобы я ответил?
– Обязательно, – требую я.
– Хочешь, чтобы я назвал вещи своими именами?
Молча киваю. На губах Виктора появляется улыбка, и он, потирая пальцами, показывает, в чем дело:
– Деньги, – говорит он.
Дом Эстел, в котором толпятся гости, очень красив. Я не знаю, кто эти люди; по богатству цветовой гаммы их платья – как королевский фейерверк. Каких только здесь нет женских туалетов: от золотистого и малинового вечерних платьев до гладкой, до полу, шерстяной юбки с кружевной блузкой. Пиджаки мужчин не столь разнообразны и вносят стабилизирующий элемент в хаос ярких платьев и разноцветных рождественских огней. Мы с Виктором одеты слишком скромно. Моя юбка едва ли соответствует серебряному, украшенному нефритами поясу, за который Эстел выложила немалые деньги, а потом не сумела уменьшить его до таких размеров, чтобы он держался на ее тощей талии. На мне также брошь, которую я украла на аукционе и которую Виктор заставил меня приколоть к блузке. На Викторе пиджак и вельветовые брюки странного горчичного цвета. Брюки принадлежат его отцу и страшно ему велики.
Столы украшены зажженными свечами, в трех каминах уютно потрескивают поленья. Играет оркестр, две комнаты наполнены звуками джаза. Кто-то играет на саксофоне. Жужжание голосов, улыбающиеся лица, – я чувствую себя неуверенно; Виктор, поддерживая меня под локоть, ловко проводит через группы непринужденно болтающих гостей.
Нас окружают официанты с серебряными подносами, в запотевших бокалах изысканные напитки. А официанты все подходят и подходят, предлагая какие-то непонятные блюда. Я их боюсь. У Виктора же нет проблем. Берет крошечную вилочку и нацепляет на нее кусочек хлеба с артишоком и крабами под голландским соусом. Ловко раскрывает устрицу. Он в восторге от копченой лососины. Ест что-то коричневое с поджаристой корочкой, что-то розовое, мясистое, в форме скрученной звезды и еще что-то, – по-моему, при жизни это было жуком, и ему не следовало бы им увлекаться. Легко определяет сорта разных сыров и выбирает самый пахучий, самый неподходящий для него. Уговаривает и меня попробовать, объясняет, что он подцепляет на свою вилочку. Я шлепаю его по руке и умоляю замолчать, но он продолжает смущать меня.
Со смехом объявляет: «Улитка!» и подцепляет нечто такое, при виде чего мне приходится срочно закрыть глаза.
Белинда МакКен, которая училась в одном подготовительном классе с Виктором, замечает его и втискивается между нами. На ней ярко-красное платье, плечи оголены, подвески на ее ожерелье так трясутся, что исчезают в ложбинке между грудями.
– Не будь таким прилипалой, Вик, расскажи, чем занимаешься, – требует она.
– А ничем не занимаюсь, – отвечает Виктор. Берет у бармена еще одну порцию джина с тоником. В стакане плавает кусочек лайма, проткнутый красной вилочкой в форме шпаги.
– Просто транжиришь отцовские денежки? – хихикает Белинда, пытаясь улыбкой смягчить язвительность своих слов. Рассчитывает задеть Виктора. – Нет. Уверена, что нет. Ты лжешь! – визгливо вопит она.
Виктор смотрит на меня. Я протягиваю руку к его бокалу и вытягиваю красную шпагу из лайма. Стоя позади Белинды, которая на добрых полфута ниже меня, делаю вид, что хочу проткнуть шпагой ее башку.
– Черт побери! Рассказывай! – требует Белинда.
– Не могу, – отвечает Виктор, выразительно пожимая плечами, – утратил дар речи.
Скрестив два пальца в виде буквы V, поднимаю их над головой Белинды, подмигиваю Виктору; он улыбается в ответ.
– Ни за что не поверю! Ты что, из тех зануд, которые засекречены? Я тебе все рассказала бы! Вот я продала наш дом на Западном побережье, когда развелась со своим спортсменом. Подумываю, знаешь ли, открыть собственное дело. Что-нибудь вроде небольшого магазина готового платья или косметики. Ну, теперь ты все обо мне знаешь. Это некрасиво, Виктор, давай рассказывай, я тебя сто лет не видела!
– Не хотел признаваться, – отвечает Виктор, подражая ее наигранной откровенности. – Я партизан. Действую в Центральной Америке. У меня там банановая плантация на побережье.
– Ну что ты ведешь себя так, Вик! – хнычет Белинда. Она вовсю с ним кокетничает.
– Ладно, так и быть, признаюсь: я – паталогоанатом. Не веришь? – понюхай, чем пахнут мои руки! – Виктор с удовольствием наблюдает как изменилась Белинда в лице. – Нечего рассказывать. Я действительно ничем не занимаюсь.
– Потанцуй со мной, – вздыхает Белинда.
Эстел ни на шаг не отпускает Ричарда, он ее кавалер. Нет, скорее – раб. То и дело приказывает ему: «Ричард, принеси мне вина. Ричард, попроси музыкантов играть потише… Ричард, скажи повару, что это блюдо несъедобно, не поймешь, из чего приготовлено, прикажи все это выбросить.
– Он беспрекословно справляется со всеми ее поручениями, но при этом пьянеет с каждой минутой.
Гордон, проскользнув между двумя пожилыми господами, подкрадывается сзади и обнимает меня:
– Угадай, кто?
– Пахнешь ты замечательно, – говорю я.
– А ты выглядишь замечательно. Не спускал с тебя глаз, как только вошел. Двадцать минут следил за тобой, а ты не заметила. Мы стоим под омелой,[19] – говорит он выразительно. – Давай потанцуем.
Он тянет меня к танцующим, кружит вокруг себя, резко разворачивает, опять кружит. Виктор и Белинда танцуют на почтительном расстоянии друг от друга, что совершенно не устраивает Белинду. Она тянет Виктора за пиджак поближе к себе, он довольно неохотно поддается. Они танцуют у самого оркестра, саксофон рыдает прямо над их головами. Аннабель с Ленни танцуют, обняв друг друга. Темп музыки убыстряется, но голова Аннабель по-прежнему дремотно покоится на плече Ленни.
