Наталья Калинина - Нечаянные грезы
— Вам не дадут костюм и рубашку, — сказал врач. — Завтра вас будет смотреть профессор Сиваго из Москвы. Это светило первой величины. Мы сказали ему, что случай уникальный. Он решит, что мы ему солгали.
— Передайте вашему профессору, что бывший больной Соколов больше не нуждается в услугах медицины. А еще скажите, чтоб он убирался в задницу.
Он широко и уверенно шагал по коридору. За ним семенила целая толпа перепуганных людей. В вестибюле он обернулся и сказал:
— Если вы не дадите мне пальто и ботинки, меня задержит первый же милиционер, и я скажу, что сбежал в одном нижнем белье, потому что в вашем госпитале истязают больных. Будьте уверены, мне поверят.
Шофера остановившейся по его требованию машины он попросил:
— Дружочек, подбрось меня, пожалуйста, в N. У меня нет при себе денег, а тем более оружия, зато есть огромное желание увидеть женщину, которую я когда-то сильно любил. Не откажи мне в этом удовольствии, браток.
— Пожалуйста, не сердись на меня. Санками управлял не я, а Илюша. Но он тоже не собирался на тебя наезжать. Знаешь, а ты больше никогда не выскакивай на ходу из трамвая — на том повороте самосвалы как ракеты носятся — вжу-уть! Если бы ты попал под самосвал, мы бы сейчас не смогли с тобой разговаривать, слышишь? Тебе интересно со мной разговаривать, правда? У мальчика были печальные глаза, хоть он все время пытался улыбнуться Алексею.
— Да, Ванька. Очень интересно. И я на тебя совсем не сержусь, потому что сам виноват. А где мама?
— Ты имеешь в виду мою маму? Она с Пашей разговаривает. Она думала, ты спишь, и не велела к тебе заходить. Но я приоткрыл дверь, увидел, что у тебя открыты глаза и…
— Кто такой Паша?
— Мне он совсем никто, но когда-то был маминым мужем. Это когда я только родился и мама была очень слабая и нигде не работала. Паша купил для нее этот дом. Очень давно купил, когда меня еще на свете не было. Анюта говорит, Паша очень преданный человек и не от мира сего. Еще Анюта считает, что мама должна…
— Постой. А сейчас твоя мама уже незамужем за этим Пашей?
— Нет. — Ваня энергично покачал головой. — Она последнее время всегда приезжает ко мне одна. Когда-то давно они приезжали вместе, но я тогда был совсем маленьким и ничего толком не помню.
— О чем твоя мама говорит с этим Пашей?
— Мне кажется, он ругает ее за то, что она взяла тебя к нам домой. Вообще Паша сегодня ужасно сердитый. Я еще никогда не видел его таким сердитым. Я всегда любил его и даже хотел одно время, чтобы мама снова вышла за него замуж. Сейчас я уже не хочу этого. Я хочу, чтобы мама забрала меня поскорее в Москву. Последнее время здесь стало ужасно скучно. Как ты думаешь, мама заберет меня в Москву?
— Хочешь, я попрошу ее об этом?
— Попроси. Она обязательно тебя послушается. Вот увидишь.
— Почему ты так думаешь?
— Сам не знаю. — Ваня пожал плечами. — Мне так кажется — и все тут. А ты мамин любовник?
— Да. Но если честно, мне это слово совсем не нравится. Я люблю твою маму и хочу жениться на ней. Ты не будешь возражать против этого?
— Нет, наверное. Но я должен все обдумать. А ты уже обдумал свое решение?
— А что мне обдумывать? Я люблю Марыняшу. И она меня любит. Надеюсь, ты не станешь ревновать маму ко мне?
— Стану, наверное. Вот если бы она вышла замуж за Пашу, я бы ее не ревновал. Это я точно знаю.
— Почему?
— Она его любит не так сильно, как тебя. Она вообще любит его… как бы это сказать… ну, не так, чтоб я стал ее ревновать к нему. А как ты думаешь, кого мама сильней любит: тебя или меня?
Ваня смотрел на Алешу очень серьезно.
— Я бы хотел, чтоб она любила сильнее меня, только это было бы очень несправедливо по отношению к тебе. А потому я смирюсь, если Марыняша будет любить тебя больше, чем меня. Смирюсь и никогда не буду настаивать, понял? И вообще я считаю, что мы с тобой должны стать большими друзьями. Знаешь, почему?
— Потому что мы оба любим твою Марыняшу и мою маму.
— Какой ты башковитый парень. — Алеша протянул руку и похлопал Ваню по плечу.
— А ты мне не соврал?
— Про что?
— Про Москву. Я на самом деле очень хочу уехать с мамой в Москву. Я совсем не буду вам мешать. Честное слово.
— Нет, я тебе не соврал. Ты хочешь уехать прямо сейчас?
— Да. Как только ты поправишься. Мы уедем втроем. Правда, у мамы однокомнатная квартира, но у нее на кухне стоит широкий диван. Чур, я буду спать на кухне!
Алеша улыбнулся и прижал мальчика к себе.
— Я живу в военном городке. Я буду к вам приезжать.
— Ты летчик?
— Откуда ты это узнал? От мамы?
— Нет, она пока ничего не успела рассказать мне про тебя. Мой папа был летчиком. Мама говорит, что она его очень любила.
— Твой папа жив?
— Наверное. Только он не знает, что у него есть я. Мама не поддерживает с ним никаких отношений. — Ваня виновато вздохнул. — Но ты ее не ревнуй к нему. Хотя я бы, наверное, на твоем месте ревновал. Мама говорит, что Вадим — ее прошлое. Но когда она говорит это, у нее очень печальные глаза.
— Понятно. А ты не мог бы раздобыть мне сигарету и спички? Ужасно хочется покурить.
— Это потому, что ты ревнуешь маму к моему отцу?
— Да, — тихо признался Алеша.
Ваня вернулся минуты через две с пачкой «Мальборо» и зажигалкой. Сказал с порога:
— Они ругаются. Паша кричит на маму. А мама плачет.
Алеша резко спустил ноги и громко застонал.
— Тебе нельзя вставать.
— Но я не хочу, чтоб Марыняша плакала. Я сейчас скажу этому Паше, что он… — Алеша схватился обеими руками за спинку стула и медленно встал. — Черт, почему у меня так болит затылок?
— Ты ударился им о бордюр. Его там раздолбали грузовики, и торчит острый край. Анюта говорит, ты удачно упал. Она считает, ты мог убиться насмерть.
— Я сейчас пойду и скажу этому Паше…
Алеша набрал в легкие воздуха, сделал шаг вперед, покачнулся и стал медленно заваливаться назад.
— Помогите! — закричал Ваня. — Он умирает! Вы слышите?..
Вадим вылез из машины за два квартала от Мусиного дома. Когда подвозившая его машина отъехала и он очутился совсем один под морозным звездным небом, его охватило что-то похожее на ужас. Ему показалось, что он не сможет сделать больше ни одного шага, что упадет в сугроб, замерзнет. Еще несколько часов тому назад он думал о смерти спокойно и даже с удовольствием — жизнь казалась ему однообразной прямой дорогой, по обе стороны которой стояли привычные предметы и люди. Они громоздились так тесно, что у него не было возможности свернуть ни вправо, ни влево. И он шел, а вернее полз вперед и вперед. Ближе и ближе к смерти. То есть к избавлению.
