Это лишь игра - 2 - Елена Шолохова
Герман почему-то не отвечает. Только опять смотрит на меня так же, как час назад, при встрече. С какой-то пронизывающей жалостью. Так смотрел на меня двоюродный дядя, когда объяснял, почему я больше никогда не увижу маму с папой. Так же смотрел на нас и врач, когда сообщал про аневризму.
— Олеся Владимировна говорит, что поможет… — вяло заканчиваю я мысль и замолкаю.
Видимо, Германа ранило, что я отказалась к нему поехать жить. Меня бы тоже ранило. Отворачиваюсь к окну. Мне неудобно перед ним, да вообще стыдно. Я ведь ненавижу такое: пользоваться человеком, который тебя любит. А у меня сейчас так и получается. Обращаюсь за помощью к нему и тут же говорю: «Извини, у меня Антон». Хороша, ничего не скажешь. Самой от себя противно…
— Прости меня, — жалобно лепечу я. — Мне пора. Я… я позвоню тебе… потом как-нибудь, да?
Он кивает и все смотрит, смотрит так, что у меня сейчас сердце разорвется. Я не выдерживаю. Выскакиваю из машины и убегаю домой.
А ночью просто изнемогаю…
***
Наутро бабушка просыпается вполне бодрой. Даже и не скажешь, что вчера ей так плохо было. Но, конечно, она ничего не забыла. И мне приходится за завтраком рассказывать ей всю эту гнусную историю. Естественно, я как могу смягчаю, а кое-где — умалчиваю. Всего ведь бабушке не скажешь. Но и этого хватает, чтобы она распереживалась. Забавно, но она тут же вспоминает про Германа.
— Надо ему все рассказать. Он что-нибудь сделает. Он тебя не даст в обиду.
— Я уже рассказала. Вчера. Когда ты спала.
— И правильно, — согласно кивает бабушка. — Что они там мне вкололи? До сих пор голова плывет…
После завтрака я еду в Листвянку. Бабушка почему-то недовольна, но я ведь Антону и Вере Алексеевне пообещала, что в выходные буду приезжать. К тому же там Юлька.
— Я ненадолго, — заверяю ее. — На пару часов и обратно.
Но бабушка все равно хмурится.
Выхожу на улицу и первым делом оглядываюсь по сторонам. Ищу ту черную машину или тех двоих, что угрожали нам. Но у обочины припаркованы лишь два белых универсала и серебристый седан с тонированными стеклами.
Выдохнув с облегчением, я еду на автовокзал. Оттуда — на маршрутке в Листвянку. Всю дорогу волнуюсь. Не то что очень нервничаю, но и расслабиться не могу. Интересно же, поговорили с Юлькой или нет. Если да, то как всё прошло?
В Листвянке осенью довольно пустынно по сравнению с летними месяцами. Поток туристов схлынул. Машин тоже почти нет… Я перехожу дорогу и вдруг замечаю серебристый седан. Тот самый, что стоял возле дома утром. И сердце тотчас обрывается и кубарем катится вниз.
Я заскакиваю в ближайший магазин, трясясь от ужаса. Седан останавливается рядом. Боже… какой кошмар, шепчу я в панике. И самое плохое, что я еще и Юльку теперь сдам…
Судорожно достаю телефон. Набираю Германа. На этот раз, к счастью, он отвечает сразу.
— Привет… Герман! За мной следят…
— Привет, — голос его сонный. А потом он задает совершенно неожиданный вопрос. — Уже?
— Что значит — уже? — чуть не плачу я.
— Да это я попросил. Василия. Помнишь, я тебе рассказывал, что он открыл в Ангарске свое охранное агентство? Я попросил его вчера, чтобы он к тебе кого-нибудь отправил… Охранять тебя будут круглосуточно. Прости, что не предупредил. Хотел утром тебе позвонить.
— Так это не от Леонтьева? — выдыхаю я с облегчением.
— Нет. Это от Василия. Не бойся, Леночка…
43. Лена
Страх отпускает.
Нет, ну какой же все-таки Герман!
У меня в груди встал ком от избытка смешанных чувств. Это и восхищение напополам с благодарностью, и застарелая тоска по нему напополам со стыдом.
Да, мне стыдно оттого, что я в нем… ну не то что сомневалась, но допускала же нехорошую мысль на его счет. А на деле по части великодушия мне до него расти и расти…
Я набираю каких-то конфет к чаю, печенье, яблок, связку бананов. Вера Алексеевна будет ругаться, конечно, в своей манере: «Ох, зачем такие траты? У нас всё есть».
Она всегда так говорит. Но мне неловко идти к ним с пустыми руками, особенно теперь — когда еще и Юльку на них повесила.
Иду к дому, а сама боковым зрением слежу: едет или не едет за мной охрана. Едет. И это такое странное чувство. С одной стороны, как-то немного напрягает, словно я под колпаком. А с другой — спокойно и приятно.
Подхожу к подъезду и от удивления невольно приостанавливаюсь под окном комнаты Антона. Из открытой форточки разносится Юлькин заливистый хохот и, что совсем непривычно, его смех. Я уже и забыла, как он звучит. Я забыла даже, что Антон вообще когда-то смеялся…
Я стою и не знаю, что делать дальше. Нет, я рада слышать его смех. Очень рада. Это как неожиданная добрая новость. Как глоток надежды.
И еще я рада, что Антон с Юлькой поладили. Я ведь так переживала, что они разругаются, не уживутся. Прежде они друг друга на дух не выносили. Антон считал Юльку, мягко говоря, вертихвосткой и даже убеждал меня прекратить с ней общаться, мол, дурное влияние заразно. Юлька тоже чего только не говорила в его адрес. И вот пожалуйста — общаются друг с другом за милую душу.
Ловлю себя на том, что прислушиваюсь к их смеху и улыбаюсь. Однако при этом чувствую себя третьей лишней, что ли. И даже как будто заходить туда неудобно. Кажется, что я своим появлением всё испорчу.
Я оглядываюсь на серебристый седан. Стоит неподалеку. Тот, кто там сидит, наверное, не понимает, с чего я вдруг зависла под окном. Вздохнув, захожу.
Мне открывает дверь Вера Алексеевна. Она рада моему приезду, только глаза у нее бегают. И суетится она больше, чем обычно.
И тут из комнаты Антона доносится Юлькин взвизг и новый взрыв хохота. Да я сроду не слышала, чтобы Антон так хохотал.
Мы обе замолкаем. Я вижу, как Вере Алексеевне неловко. Она прямо не знает, куда взгляд деть.
Мне тоже как-то не очень. Замечаю, что всё еще держу в руках пакет со сладостями и отдаю ей. Она немного протестует по привычке. А затем, смущенно хихикнув, Вера Алексеевна вдруг громко
