Цыганская невеста - Яна Лари
– Здоровье, вот о чём тебе сейчас нужно заботиться, – он кивает в сторону прикроватной тумбы, заваленной микстурами и разноцветными блистерами. – Ты всё ещё не выпила вечернюю таблетку. Займись лучше этим, а в остальное не лезь. Сам разберусь. Утром заскочу.
Киваю, уязвлёно закусывая губу. Я-то надеялась, что хоть эту, последнюю, ночь он проведёт дома. Мне будет его сильно не хватать... Драгош делает шаг назад, чуть сжимая в локтях мои руки то ли бессознательно, то ли намекая – крепись и затем отпускает, возвращая мне холод одиночества. Развернувшись, он пересекает комнату, чтобы, порывшись среди лекарств, вернуться с ключом от межкомнатной двери.
– Постарайся хоть этой ночью не забыть запереться.
Не совет – предупреждение.
– Не забуду, – выдыхаю, провожая взглядом широкую спину.
Какое-то время слушаю его уверенные шаги по ступеням, в прихожей, резкий хлопок двери автомобиля, сытое урчание мотора и в самом конце – тишину, леденящую холодом его парфюма. Как он мог узнать про незапертую в прошлые ночи спальню, если уходил задолго до того как я засну? Заглядывал на рассвете? Зачем? Ради чего переживать о здоровье того, кого собираешься раздавить? К чему запирать, рвать душу теплом прикосновений? Либо Драгош, сломав гордыню, пытается мне поверить, либо я ни черта не знаю своего мужа, и тогда поделом мне.
Робкая надежда, получив подпитку, уже не даст заснуть. Накинув тонкую шаль поверх платья, перемещаюсь на кухню, включаю чайник. В подрагивающих пальцах угадывается трепет назревающей истерики. Время – полночь. Точно по расписанию. Но в этот раз мне легко удаётся справиться с приступом страха. Драгош просто уехал к скорбящим брату и матери, к непонятому, но всё-таки отцу, как делал это вчера и позавчера. Если он как-то держится, то и я сумею, своему мужчине нужно соответствовать. Всё образуется. Мы справимся и с этим.
Шёпот ночного города за окном, аромат малинового чая, бумажный журавлик – белым пятном в полумраке – как символ надежды. И вот уже дышится легче. Разве он может не видеть силу моей привязанности?
Мой милый упрямец, ты никогда не был дураком.
Телефонный звонок окатывает замешательством. Быстрый взгляд на время. Давно уже не полночь, и даже не час.
– Алло...
– Рада, извини, вы, наверное, спите, – голос Анны тихий и ровный отдаёт неприкрытой неловкостью. – Драгошу не дозвонилась. Ты, когда он проснётся, попроси его, пожалуйста, чтобы по пути к нам гвоздик докупил.
– По пути к вам... да... – шепчу, погружаясь в тягучий вакуум.
– Сама-то как, в порядке? Смотрю, голос совсем пропал.
– Терпимо.
Вру – ни капли не терпимо. Растерянность ядом по трещинам – в зияющее дыры самообладания, сбивает дыхание, зудит на расшатанных нервах. Порядком здесь и не пахнет.
– Ладно, спи, моя хорошая, не буду задерживать. Извини ещё раз.
* * *
– Где тебя носило?
Драгош поднимает на меня глаза, угольно-чёрные в рассветных лучах, и чему-то недобро ухмыльнувшись, прислоняется лбом к стеклу кухонного окна.
– Какая разница? Там меня уже нет.
Зато там остался вчерашний вменяемый муж и отец.
Я молча проглатываю резкость его слов вместе с запахом табака и спиртного. В моём положении нарываться не стоит.
– Гвоздики купи. Мать попросила, – обороняю, направившись к выходу.
– Рада, – его руки перехватывают мои запястья. Живые горячие оковы со сбитыми в кровь костяшками. Хриплый шепот мимо разума сразу к сердцу, которое замирает покорное родному тембру, пускается в танец, в такт музыке его дыхания и обрывается под гибельной твёрдостью слов: – Дети поедут со мной, попробуй выспаться. И закажи что-нибудь толковое на ужин. Будем прощаться.
Бонус. Часть 9
Зара
День похорон. Я стою рядом с матерью над прямоугольным склепом размером с полноценную спальню, внутрь которого ещё на рассвете поместили вещи усопшего. Всего за пару часов Жека и ещё пара крепких парней, затянули "стены" бордовой парчой с затейливым серебристым орнаментом, застелили "пол" шёлковым ковром, расставили добротную мебель, технику – начиная от плазмы и заканчивая мобильником с электробритвой, накрыли богатый стол. Ну а в эпицентр всего этого великолепия опустили огромную двуспальную кровать из ясеня, которой-то и предстоит стать последним местом отдыха почившего. Гроб со своим постояльцем, кстати, уже покоится на ней, под лавиной живых цветов и сыплющихся сверху купюр.
Толпа единым существом облегчённо выдохнула. После смерти душа уходит в лучший мир, где нет земных страданий.
За прошедшие три дня каждый из нескольких сотен присутствующих успел с ним лично проститься, сыграть в карты чуть ли не крышке гроба, вдоволь наесться, всласть напиться и только теперь, над разверзнутой пастью склепа, собравшихся охватил приличествующий случаю траур. Естественно печать скорби на моём лице ничего общего с самим Золотарёвым не имеет – с чего бы? Просто похороны единственное место, где можно открыто проплакаться, не опасаясь быть обруганной свекровью за безделье. Мамаша-то у моего Жеки та ещё мегера – не далее как этим утром забросала меня через окно "плохо" выглаженным бельём. Пришлось по всему двору собирать, ну и перестирывать само собой, пока в голову чего потяжелее не прилетело. Рада и в этом плане меня обскакала – живёт себе припеваючи, сама себе хозяйка, пока все шишки собирает жена Давида, самого младшего из Золотарёвых.
Вспомнив о сестре, перевожу взгляд на Драгоша, который стоит весь бледный, будто с креста снятый и прижимает к груди плачущую Анну, в то время как Жека что-то объясняет заинтригованным двойняшкам. Вопреки специфике момента лицо моего мужа сияет. Рядом с ними он весь светится, как если бы вместо вен под смуглой кожей загорелась новогодняя гирлянда, и в устремлённом на детей взгляде такое обожание, такая светлая грусть, что склеры царапает розовыми осколками самообмана. Как бы муж меня не любил, а наследник ему дороже.
Пока не исправишь всё, никто тебе не поможет.
Ведьма старая! Как тут что-то исправишь, когда дело уже сделано и ужин, на который нас пригласил Драгош только повод собраться, чтобы устроить своей вертихвостке разбор полётов? Этакое судебное слушанье в узком семейном кругу, по итогам которого решится её участь.
Покайся...
Сейчас прям! Ну, признаюсь я, а дальше что? Раде понятное дело – благодать, более дельного повода разыграть
