Татьяна Тронина - Злюка
«Скорая» только что уехала. Это был уже не первый вызов после похорон прабабушки.
Калерии Аркадьевне лучше не становилось. Она постоянно плакала, и, как следствие, давление скакало, сердце отказывалось нормально работать. Хотя до того здоровье у бабушки Марго было идеальным. Вот и этим утром опять пришлось вызвать врачей.
Калерии Аркадьевне сделали укол, потом в разговоре с Анной Сергеевной и Марго медики заявили, что перспективы весьма плачевны. Пожилая женщина сама себя добивает, и, если не обратиться к специалистам, долго она не протянет.
— И кто бы мог подумать… — После того как врачи уехали, а бабушка погрузилась в сон, больше напоминающий глубокий обморок, сказала Анна Сергеевна Марго. — Не ожидала, что мама будет так переживать.
— Почему?
— Ну как… У них, у мамы и бабушки Кати, всю жизнь были прохладные отношения. Ты же в курсе этой истории с иголками… — шепотом напомнила Анна Сергеевна. — И вдруг эти слезы, эти истерики! Не понимаю.
— Я думаю, баба Лера ждала до последнего, что баба Катя скажет ей, что любила ее, что она раскаивается в своем поступке. Они же при жизни бабушки Кати так ни разу и не поговорили об этом, — выдвинула свое объяснение Марго.
— Рита, не смеши. Мама — взрослый человек. Ей семьдесят семь лет, между прочим. А ты про какие‑то уси‑пуси твердишь.
— Вот именно. Она всю жизнь ждала любви от бабы Кати. Ждала и надеялась, что услышит главные слова в своей жизни. Надеялась до последнего — даже когда баба Катя в маразм впала. Все же живая, а вдруг скажет! А тут баба Катя умерла, и бабушке Лере уже не на что надеяться. Все. Поздно. Она навсегда осталась нелюбимым ребенком, от которого пыталась избавиться родная мать.
— Рита, это смешно! — опять упрямо, раздраженно возразила мать.
— Все наши переживания — оттуда, из детства. Вот ты думала о том, что такое истинная родительская любовь? — спросила Марго.
— А, я понимаю, ты намекаешь на то, что я тоже была плохой матерью…
— Истинная родительская любовь — это абсолютное и полное принятие своего ребенка.
— Да, я должна отключить мозг и сказать, что ты — идеальная дочь и я всем довольна. Никакой критики, никаких замечаний, одни славословия в твою честь…
— Мама, ты не понимаешь…
— Я тебя люблю, ты знаешь, но если я тебя и критиковала, то только потому, что хотела сделать тебя лучше! Все, не хочу ничего больше слышать, мне самой успокоительное требуется…
— Ладно, прости, — примирительно сказала Марго. — Я просто пыталась объяснить тебе, что же происходит с бабой Лерой на самом деле… Но я уже о другом хочу сказать. Мне надо уйти. Ненадолго. Очень‑очень важное дело! Ты справишься?
— Иди. Все равно мама пока спать будет.
Марго набрала номер Ивана.
— Алло.
— Иван, это я. Мне надо с тобой поговорить. Срочно. Я же обещала с тобой встретиться…
— Бабушке лучше?
— Нет, но… Мы должны поговорить. Через час встретимся? Где тебе удобнее?
— Давай в городском парке, я там как раз мимо буду проезжать через час.
— На проспекте Мира? Где каток был?
— Нет. В другом парке. В старом парке, — уточнил Иван.
Сердце у нее сжалось…
— Хорошо, договорились.
Марго нажала на кнопку отбоя. В том парке они когда‑то гуляли с Максом, тысячу лет назад. А Иван настойчиво тащился следом за влюбленной парочкой и мешал… И ревновал Риту к старшему брату. Зачем же им теперь, Марго и Ивану, встречаться в этом столь «памятном» месте?
* * *— Хорошо, договорились, — услышал Иван беззаботный, веселый голос Риты, а затем в ухо ударили короткие гудки.
Интересно, а Рита хоть помнит о том, что старый парк был любимым местом свиданий ее и Максима? Странный разговор. И вообще… Даже голос Марго в телефонной трубке звучал странно, слишком объемно как‑то, непривычно громко. Или это со связью что‑то? Впрочем, не важно.
Место на самом деле как раз подходящее. Они встретятся, и Иван наконец скажет Рите, что не видит смысла в продолжении их отношений. Ни к чему друг друга мучить. Рита ведь не любит его, она только из жалости, из чувства благодарности принимает его ухаживания. А это унизительно.
Поэтому старый парк — идеальное место для их сегодняшней встречи.
Вернее — для их с Ритой прощания.
* * *В камере следственного изолятора было довольно много народу, что, с одной стороны, раздражало, но, с другой — на Анатолия скоро перестали обращать внимание.
Он лежал на нарах и думал о своей жизни. О том, что столько не успел сделать. И как все глупо закончилось… Вычислили, поймали его — причем не полиция, а тот, Риткин хахаль!
Несколько раз Анатолия вызывали на допрос. Он во всем сознался, а еще сам добровольно поведал о том, как боролся с царящей вокруг несправедливостью. И как дорогие машины поджигал, и сколько раз звонил в полицию, чтобы сообщить, что буржуйская гостиница «Центральная» заминирована, и прочее… Следователь, когда слушал его, ухмылялся, качал головой: «Ну ты, отец, даешь, прямо Бэтмен какой‑то…»
Потом до Анатолия дошли слухи (а в камере, по соседству, находились весьма ушлые люди, которые были в курсе всех событий), что скоро предстоит ему психиатрическая экспертиза.
Вот так всегда: стоит доброе дело сделать, как сразу же в психи записывают.
Шли дни, уже весна была в полном разгаре. И тут внезапно началось самое интересное.
Однажды Анатолия вызвали на очередной допрос. Но в кабинете его ждал не знакомый следователь, а странный человек — невысоконький, незаметненький, весь из себя серенький мужчина, назвавшийся Валентином. Анатолий его сначала за обещанного психиатра принял.
Валентин начал разговор издалека — сколько в мире творится несправедливости, что никакая милиция с полицией законный порядок восстановить не могут. И что, наверное, нужна еще одна служба, которая бы вершила настоящий закон.
Анатолий согласился — да, хорошо бы, а то он один уже не справлялся со всем тем беспределом, что творился вокруг.
И тут Валентин заявил шепотом, что есть она на самом деле, тайная полиция. О которой никто из обывателей не знает. Но они, тайные блюстители порядка, себя не афишируют, понятное дело, специально — иначе кому из богатеев или охамевшей молодежи понравится, что и на них могут укорот найти?! Права человека, права человека — твердят все вокруг и преспокойно делают гадости, жируют на чужом горе. А хорошо бы наглецов приструнить — уже по совести, наплевав на права.
Сначала Анатолий Валентину не поверил — уж больно рассказ того был на сказку похож. Или тот специально Анатолия подначивал, из психиатрических соображений (если доктором являлся)?
