Пуговицы (СИ) - Мартин Ида

Договорить он мне не дал. Может быть, если бы я отдавала себе отчёт в происходящем, мне было бы стыдно оттого, что мы находимся в автобусе, что вокруг много людей и все смотрят на нас, и на то, как мы, вцепившись друг в друга, не справляемся с чувствами.

Но в тот момент для меня не было ни людей, ни автобуса, ни разума. Один сплошной дестрой, без законов и правил, жаркий и неистовый. Хаос чистой воды, в котором жажда получить любовь и быть любимым была сильнее стремления обладать или получать удовольствие.

Мы уехали в другой конец автобусного маршрута почти до самой последней остановки. Голова гудела, уши закладывало, сердце выскакивало. Очнулись только потому, что один единственный пассажир на весь салон что-то громко кричал на азиатском в трубку телефона.

Выскочили на следующей же остановке в каком-то промышленном микрорайоне. Я чувствовала головокружение и тошноту, как от похмелья, Томаш, тщательно застегиваясь, тяжело дышал.

— Вот мы дали, — рассмеялся он.

Я посмотрела на часы. Семь сорок. Влажное лицо и губы тут же закусал колючий ветер.

— Ты меня сводишь с ума, — укоризненно сказал он. — Можешь пообещать, что после того, как я скажу тебе кое-что, это останется между нами и ты никогда никому об этом не расскажешь?

Я кивнула.

— У меня есть деньги. Надины. Много. Которые она копила на квартиру и поддельные паспорта. Я собираюсь летом, когда сдадим ЕГЭ и со школой всё закончится, уехать отсюда. Куда-нибудь в другой город. Наверное, в Питер. Оформим нам с Дашей новые документы, чтобы Марк нас не нашёл, купим квартиру, я поступлю в универ, найду работу и станем жить нормальной жизнью. Как обычные люди. Хочешь поехать с нами? Насовсем.

— Значит, это правда? Насчёт старика и Корсакова?

— Да, какая разница?! К нам это не имеет никакого отношения. Это Надина история и мне всё равно, где она их взяла.

Наймём Даше репетиторов, чтобы в школу не пришлось ходить и разыгрывать спектакль с родителями. Если есть деньги, можно не ходить в школу. В Питере очень здорово. Мы с мамой часто ездили туда, ещё до рождения Дашки. Там есть такие дома, где можно из окна выйти прямо на крышу. Это город крыш, мостов и ветра. Я хочу трёхметровые потолки, огромные окна и кровать на полу.

— В Питере всё время сыро и холодно.

— Тебе сейчас холодно?

— Сейчас нет.

— Это потому, что ты со мной. И там тоже не будет. Только до этого времени нужно постараться сделать так, чтобы больше ничего не происходило и не случалось. Чтобы всё шло тихо, спокойно. Чтобы все были довольны, и никто на нас внимания не обращал. А потом, потом… Потом будем жить как захотим.

— Я не знаю, как я захочу. Мне и здесь-то всё непонятно.

— Не переживай, разберёмся. В новом месте всё будет по-другому. Я тебе обещаю. Поступишь куда-нибудь, будешь учиться на экскурсовода или фотографа, или устроишься работать в магазинчик свежей выпечки недалеко от дома. Там всегда жарко и еда есть. Будешь приносить нам пончики и ватрушки.

— Хочешь, чтобы я разжирела?

— Не разжиреешь, это я тоже обещаю, — он крепко обнял.

— Звучит заманчиво.

— Я всё сделаю сам, от тебя потребуется только собрать вещи.

— Ладно, — после небольшой паузы согласилась я. — Такое мне, наверное, подходит.

Глава 23

Прошло две недели. Выпал снег. Тонкий и мягкий, лёг и не таял. Вместе с ним переносить вечные сумерки стало проще. Утром я вскакивала со страхом опоздать на уборку, а в школу бежала с мыслями о Томаше.

Угрозы прекратились, а воспоминание о ночном визите и пугающей надписи постепенно становилось менее реальным, чем настоящий сон.

Затянувшаяся простуда, наконец, отступила и я, казалось, давно не чувствовала себя так хорошо.

Кощей вернулся без предупреждения. Только я открыла дверь, как сразу услышала ор телевизора, от которого уже успела порядком отвыкнуть.

Странно, но я обрадовалась. Кощей, похоже, тоже. Похвалил за порядок. Мы даже обнялись и до самого вечера общались друг с другом в самом доброжелательном тоне.

Я приготовила макароны, как делал Томаш, и Кощей сказал, что в сравнении с больничной едой — это сносно. Вместе посмотрели серию криминального боевика, и я почти с интересом выслушала его рассказы про больницу. У меня накопилась к нему тысяча вопросов, но после разговора с Томашем, я не спросила ни о чём.

Дыру в заборе возле стройки заделали, настил убрали и всё перегородили так, что теперь приходилось ходить в обход.

На школьном крыльце повесили разноцветную гирлянду, её веселые огоньки-капельки празднично мигали, и мне уже вовсю мечталось о предстоящем Новом годе и о том, как мы будем отмечать его с Томашами.

Больше я ничего не узнавала и не выясняла.

Все терзающие меня вопросы так и остались без объяснений.

Я собрала их в воображаемый шкаф, набила до отказа и, придавив коленом, заперла на замок. И хотя повсюду из этого шкафа торчали обрывки воспоминаний, интуитивные предчувствия и недомолвки, заглядывать в него даже одним глазком не стоило, иначе всё это барахло могло разом вывалиться и похоронить меня под собой.

Лиза поправлялась, но её обиженная мама пускать меня к ней категорически запретила.

Однако мы с Лизой переписывались и договорились, что, когда её Анна Владимировна перестанет мотаться в больницу каждый день, я тоже приеду.

Чувствовала она себя неплохо, только всё время спала из-за лекарств и зашитая нога ныла, но выписывать её пока не собирались.

Про то, что случилось, она говорила слишком сдержанно и туманно. Возможно, виной тому было её болезненное состояние или психологический шок. Я не очень понимала, что можно с ней обсуждать, а чего не стоит. Особенно после того, как она психанула, стоило завести разговор о Лёше. Я хотела повеселить её и обрадовать, рассказав, что он постоянно мне пишет и спрашивает о её самочувствии. Но Лиза разозлилась и заявила, что если бы она хотела об этом знать, не заблокировала бы его и не отписалась. А на вопрос «что случилось?» ответила непонятное «неважно».

С Филом и Бэзилом я не общалась. Мы с Томашем сами по себе, они сами.

Никто никого не цеплял, не ссорился, ничего не выяснял. Как будто никогда и не дружили.

Липа в школу не ходил с тех пор, как Лиза попала в больницу, но, чтобы он к ней ездил, я не слышала. Зато Женечка стоял возле забора каждый день всё такой же несчастный и растерянный.

После школы, когда Томаш не работал, ехали к нему.

Не думать было приятно. Словно снять с себя грязную, мокрую, вонючую одежду и закутаться в пушистый банный халат. Я даже физикой занималась с удовольствием.

Внезапно она стала понятной и логичной. В ней был порядок, структура и зависимость. Всё, чего мне так не хватало.

Однако, наблюдая за тем, как Слава с серьёзным видом пишет, как обдумывает и объясняет задачки, сосредоточиться никак не получалось.

— Напряжение на конденсаторе будет равняться напряжению на концах цепи. Значит, мы можем приравнять эти две величины.

Я рассматривала его руки, пальцы, ладони, широкие запястья, родинки на покрытых темными волосками предплечьях, мышцы на бицепсах, ключицы, выглядывающие из-под серой домашней футболки, склонённую шею и пульсирующую венку на ней, мочку уха, подбородок и, останавливаясь на губах, зачарованно наблюдала, как они двигаются. Это было совсем не похоже на то, как я разглядывала его в школе. Тогда я злилась на саму себя и стыдилась этой слабости. Теперь же радовалась, как радуются дети, которым больше не нужно таскать конфеты тайком и можно объедаться сколько влезет.

— Ты опять меня не слушаешь, — делал замечание он.

— Слушаю.

— Тогда повтори, что я только что сказал.

— А можешь ещё раз объяснить?

— Прикалываешься?

— Нет, просто мне нравится смотреть, какой ты умный, а когда произносишь слово «конденсатор», в груди всё просто замирает.

Он улыбался: