Татьяна Веденская - Рыцарь нашего времени
— Оксана, зачем ты так? Ты же знаешь, как я дорожу тобой.
— Нет, не знаю. Ничего я больше не знаю. И вот что, Ершов, действительно, давай — закажи мне вина. Если ты теперь записался в трезвенники-язвенники, почему должна страдать я?
— Оксан, что тебя злит? — я посмотрел на нее с удивлением, будто вдруг увидел впервые за много лет. Как будто до этого я смотрел не на нее, а куда-то мимо, вбок. Усталая, потрепанная женщина под сорок, с нервной работой, не слишком-то любимым мужем, многолетней любовной связью со мной, с мимолетными курортными романами, коим несть числа. Что нас связывает?
— Знаешь, мне кажется, эта Ира на тебя плохо влияет.
— Ты считаешь? И как же она на меня влияет?
— Это не ты, Ёршик, не ты — понимаешь?
— Не понимаю, Оксана, честно. Я тебя не понимаю. Ты считаешь, я какой? Каким ты меня видишь?
— Все это — игра. Эта твоя трезвость, игры в отцовство, то, что ты бегаешь за реквизитом, работаешь на каких-то мудаков. Тебе что, в самом деле нравится такая жизнь?
— Да! ДА, Оксана, мне НРАВИТСЯ, — крикнул я. — Мне нравится, что я не пью столько месяцев. Мне нравится, что я на это способен. Я хочу стать отцом, я не хочу курить больше. У меня скоро один проект начинается, который мне интересен. Может, там нет особенных денег — зато там есть дело. И мне кажется, вы все меня недооценивали. Я сам себя недооценивал.
— Ты просто поддаешься на всю эту моду. Здоровый образ жизни и все такое. Ты всегда поддавался чужому влиянию.
— Твоему влиянию, ты имеешь в виду? — нахмурился я. — Но Оксана, милая моя, ведь это все-таки именно я не пью. И никто другой. Это ведь я создаю эту моду на здоровый образ жизни. Знаешь, жизнь гораздо проще, чем ты думаешь. Иногда нужно просто бросить пить. Не нужно придумывать никаких других причин. Не стоит искать тайных заговоров, не надо винить правительство, несправедливость мира, судьбу. Просто бросить пить. Если сможешь это — сможешь и все остальное. А я многое планирую для своего будущего.
— Вместе с Ириной, как я понимаю. Где ты вообще ее взял? Она приносит тебе несчастья.
— Она приносит мне дочку. Ты хоть понимаешь, как важно для меня то, что происходит? Как мне нет никакого дела до всего остального? Я думал, мы друзья, Оксан. Я не думал, что ты держишь меня в качестве любовной игрушки. Зачем ты так, а?
— Ты же всегда меня любил? Что стало с этим? Ты меня любишь, и никто никогда не займет моего места! Это же твои слова! — Оксанино лицо вдруг перекосила гримаса ужаса, она вцепилась пальцами за край стола и обожгла меня взглядом своих усталых глаз. Я замотал головой.
— Господи, Оксанка, прости меня. Прости. Но ведь нас же на самом-то деле ничего не связывает уже давным-давно. Между нами все было кончено еще сто лет назад, когда ты уехала в Германию.
— Если бы ты только знал, сколько раз я жалела об этом. Я всегда тебя лю…
— Тс-с-с! — я приложил палец к ее губам. — Не стоит. Не надо признаний. Ты потом только пожалеешь, тем более что это неправда. Ты любишь своего мужа, сына. Своих подруг. Свою власть надо мной. Ты любишь только память о моей любви, ты любишь нашу юность. Но все давно прошло, Оксан.
— А как же твое одиночество как награда? Ты же носился с ним, как с писаной торбой? Ты же не выживешь в тюрьме!
— В тюрьму я, слава богу, не попал. А семья — не тюрьма.
— Ты что, решил жениться? Даже в страшном сне не могу представить тебя женатым. — Она посмотрела на меня так, словно бы я тяжело болен и она в отчаянии от этого известия. Я неизлечим. Я заказал Оксане вина и попросил ее отменить бронь на номер-люкс.
Долгие годы эти короткие встречи в номерах отелей и были моей жизнью. Больше нет.
— Мне иногда кажется, что все мы — именно все без исключения: ты, я, Иринка, весь наш прокуренный «Стакан», этот город — все какие-то дефектные, испорченные чем-то, поломанные и с пустыми головами. Коррозия какая-то. Мы все должны быть другими. Когда-то мы были другими. Я был другим. И ты была тоже.
— Это старость, Ершов! — Оксана хмыкнула и потушила сигарету. — Ты зря пить бросил, это тебя вгоняет в депрессию.
— Нет, что ты! — я рассмеялся. — Мне нравится не пить. Мне нравится просыпаться по утрам трезвым, без головной боли.
— Вот-вот. Стареешь. Кефир скоро начнешь пить.
— Может быть, — я пожал плечами. — Но мне все равно. Если различать главное и неважное, значит — стареть, я готов. Мне кажется, это неправильное слово. Взрослеть — да. Я хочу взрослеть. А стареть нам всем все равно придется. И умирать тоже.
— Ой-ей-ей, — Оксана замахала на меня руками. — Не хочу об этом даже думать.
— Самое смешное, это не имеет значения, будешь ты об этом думать или нет, Оксан. Ладно, мне надо ехать домой. Я обещал Ирке купить конфет.
— Ну-ну, — Оксана явно обиделась. Ну что я могу с этим сделать? Что можно сделать с тем, что большинство людей, с которыми ты живешь рядом, хотят видеть тебя «вечно молодым, вечно пьяным»? Может быть, им так легче. Все равно это уже изменилось. Я не хочу быть «вечно молодым», я хочу домой.
Когда я шел домой из «Шоколадницы», вдруг подумал, что вся моя жизнь пошла в другую сторону, когда я со всего размаха влетел в «Бентли» на своей «Ямашке». В каком-то смысле часть меня так и осталась лежать там, на асфальте, рядом с окровавленной Ириной. И я совсем не жалею о той части.
* * *Когда я пришел домой, в квартире было темно, но из гостиной в прихожую доходили мягкие отсветы огоньков с елки — Ирина нарядила. Она возилась с этой елкой чуть ли не три дня. Сначала заставила меня таскаться по холоду, выбирала ее придирчиво, переходила от одной к другой, будто бы это было дело невероятной важности. Потом потратила чертовски много денег на украшения и какие-то материалы — она хотела сделать часть игрушек своими руками. Олени с рогами, маленькие домики, поблескивающие стразами. Она решила выпускать их на продажу. Не сошелся же свет клином на магнитах.
— Ира, ты дома? — спросил я, прислушавшись к тишине, наполненной тихими звуками холодильника, тиканьем часов. На часах светились цифры — половина десятого. Где же еще быть Ирине, кроме как дома? Она теперь старалась никуда не выходить без меня, на улице было холодно и скользко, живот мешал видеть то, что под ногами. Она уже упала один раз на крыльце у подъезда.
— Ира! — я крикнул громче. Похоже было, что ее все же нет. Это было странно и непонятно. Я зашел в ее кабинет — там, на столе, кучей валялись неоконченные игрушки для елок, заказов перед Новым годом хватало. В комнате было темно, а на тумбочке рядом с софой валялся Ирин телефон — на зарядке. Ее нигде не было. Она ушла.