Вирджиния Эндрюс - Долгая ночь
Я беззвучно плакала, слезы быстро впитывались в подушку и простыни. Мне казалось, что это длится уже несколько часов, хотя на самом деле прошло всего несколько минут. Когда все было кончено, папа не отпустил меня, а продолжал держать так же крепко, и его голова была напротив моей.
– Теперь тепло, – пробормотал он. Я ждала и ждала, боясь пошевелиться, боясь пожаловаться. Немного погодя я услышала, как он захрапел и начала медленно выбираться из его объятий, из-под его тела. Я боялась разбудить его, но наконец я освободилась настолько, что смогла спустить ноги и выскользнула из кровати. Папа застонал и снова захрапел.
Я стояла в темноте, дрожа, глотая слезы и давясь рыданиями, рвавшимися из меня. Боясь, что они могут разбудить папу, я на цыпочках вышла из комнаты в тускло освещенный коридор. Я глубоко вздохнула и тихо закрыла за собой дверь. Затем я повернулась направо, решив пойти к маме. Но я колебалась. Что я ей скажу, и что она может сделать? Поймет ли она меня? А папу это приведет в ярость. Нет, я не могу пойти к маме. Я не могла сказать об этом даже Тотти. Я кружилась на месте, совершенно запутавшись, сердце мое сильно билось и, наконец, я бросилась в ту комнату, где хранились старые вещи. Я быстро нашла фотографию моей настоящей мамы и, присев на корточки, обняла ее. Я плакала, покачиваясь взад-вперед, пока не услышала шаги и не увидела слабый свет от свечи Эмили, разрезавший темноту. Мгновение она стояла в дверях.
Она подняла свечу, чтобы осветить меня.
– Что ты здесь делаешь? Что у тебя в руках?
Я закусила губу и всхлипнула. Я хотела рассказать ей о том, что произошло, я хотела выговориться.
– Что это? – спросила она. – Во что ты вцепилась? Сейчас же покажи мне.
Я показала портрет своей настоящей матери. Эмили секунду смотрела на меня с удивлением, а потом внимательно пригляделась.
– Встань, – приказала она. – Давай, подымайся. Я повиновалась. Эмили приблизилась ко мне и, подняв свечу, обошла вокруг.
– Посмотри на себя, – неожиданно сказала она. – У тебя начались месячные, а ты к этому даже не подготовилась. Как не стыдно! Неужели у тебя не осталось ни капли самоуважения?
– Это не месячные.
– Твоя ночная рубашка в пятнах.
Я вздохнула. Я могла бы рассказать ей, но слова застряли у меня в горле.
– Переоденься в чистое и немедленно подложи гигиенические салфетки, – приказала она. – Клянусь, – сказала Эмили, качая головой, – иногда я думаю, что ты не только морально отсталая, но и умственно.
– Эмили, – начала я. Я была в таком отчаянии, что должна была рассказать хоть кому-нибудь, даже ей. – Эмили, я…
– Я не хочу стоять тут с тобой в темноте еще минуту. Убери эту фотографию, – сказала она, – и иди спать. Тебе нужно еще много чего сделать для папы, – добавила она. Эмили быстро повернулась и ушла, оставив меня в темноте.
Я вздрагивала при мысли о возвращении в папину спальню, но боялась поступить по-другому. Переодевшись, я вернулась и в нерешительности постояла в дверях, чтобы убедиться, что папа еще спит. Затем я быстро свернулась калачиком, укрывшись с головой в своей временной постели, подобно зародышу в утробе матери, и приказала себе уснуть.
Я чувствовала себя грязной от того, что сделал папа, это грязное пятно расползлось по всему моему телу, достигая сердца. Ни двадцать, ни сто, ни тысячу раз принятая ванна не очистила бы меня от этого мрака. Моя душа была покрыта позором. Утром, когда Эмили увидит меня при дневном свете, она догадается, что меня осквернили. Я буду вечно носить это клеймо.
Конечно, говорила я себе, это просто новая часть моего наказания. У меня нет права жаловаться. Всему плохому, что со мной происходит, есть причина. Да и вообще, кому я могу пожаловаться? Люди, которых люблю я и которые любят меня или уже мертвы, или далеко отсюда, или сами больны. Все, что мне оставалось, это молить о прощении.
Каким-то образом, думала я, я спровоцировала папу на это. И теперь, если что-то ужасное случится с ним еще раз, во всем обвинят меня.
Утром папа проснулся первым. Он застонал и крикнул, чтобы я проснулась.
– Дай мне судно, – приказал он.
Я спрыгнула с дивана и подала. Пока он облегчался, я быстро одела халат и шлепанцы. Когда он закончил, я понесла судно в ванную комнату, чтобы вылить, но еще до этого папа снова заорал, требуя завтрак.
– Горячий кофе и яичницу из свежих яиц. Я дико голоден.
Он хлопнул в ладоши и улыбнулся. Неужели он забыл о том, что сделал сегодня ночью? На его лице не было ни раскаяния, ни виноватого выражения.
– Хорошо, папа, – сказала я, избегая его взгляда и направляясь к двери.
– Лилиан, – позвал он. Я повернулась, опустив взгляд. Несмотря на то, что он меня изнасиловал, я чувствовала себя виноватой. – Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, – потребовал он. Я медленно подняла голову. – Так-то лучше. Ну, – сказал он, – ты хорошо обо мне заботишься. Уверен, что от этого я поправлюсь только быстрее. А когда кто-то совершает хорошие поступки, как ты, он искупает этим свои грехи. Господь милосерден. Помни об этом.
Я подавила слезы и заглушила стон, который рвался из моей груди. А как же насчет прошлой ночи? – хотела прокричать я. Господь простит и это тоже?
– Ты запомнишь это? – Его слова больше походили на угрозу, чем на вопрос.
– Да, папа.
– Хорошо, – сказал он. – Хорошо.
Он кивнул, и я заторопилась прочь вниз на кухню, чтобы принести ему завтрак. Эмили уже встала и сидела за столом. Я была уверена, что она обо всем догадается, как только увидит меня и расскажет всем, как она обнаружила меня прошлой ночью, но Эмили смотрела на меня так, как и каждое утро. Ее лицо выражало презрение и отвращение.
– Доброе утро, Эмили, – поздоровалась я, направляясь на кухню. – Я должна отнести папе завтрак.
– Минуточку, – отрывисто сказала она. Я замешкалась, но старалась не смотреть на нее в упор. – Ты сделала то, что тебе нужно было прошлой ночью, чтобы содержать себя в чистоте?
– Да, Эмили.
– Тебе следует за этим следить, если ты будешь знать, когда это произойдет – это уже не будет неожиданностью для тебя. И помни, почему это происходит – это напоминает о грехе Евы в Раю.
– Хорошо, Эмили.
– Почему ты так долго спала? Почему ты не пришла утром ко мне, чтобы вынести мой ночной горшок? – быстро спросила она.
– Извини, Эмили, но… – Я посмотрела на нее. Может, если я ей объясню, как это произошло. – Но папе прошлой ночью было холодно и…
– Меня все это не волнует. Я говорила, тебе придется выполнять свои обычные обязанности так же хорошо, как ты удовлетворяешь папины нужды. Ты меня поняла?
– Да, Эмили.
Эмили поджала губы и подозрительно сощурила глаза. Я решила, что если она спросит, зачем мне нужна была фотография моей настоящей мамы, я все ей расскажу. Я выплесну все это ей в лицо. Но она не спросила, потому что на самом деле ей было все равно, почему я рыдала в той комнате.
