Покорить Ангела (СИ) - Виктория Победа
— Женя.
— Все будет нормально, дядь Миш, я в порядке, мне просто надо подумать.
На ватных ногах я развернулся и двинулся к выходу. Дядя Миша меня останавливать не стал, только крикнул вслед что-то о том, чтобы я был осторожен, я лишь кивнул в ответ.
Как вышел из больницы, как добрался до дороги и доехал до университета, я не помнил. В себя пришел уже в одном из длинных коридоров филологического факультета, в каких-то нескольких метрах от двери кабинета отца. Я не был уверен, что застану родителя по ту сторону двери, я вообще не был уверен, что он сегодня в универе, но подумал об этом только в тот момент, когда до слуха донесся звук удара моего собственного кулака о деревянную поверхность.
— Да, — из кабинета прозвучал знакомый голос, а у меня пересохло в горле.
Не давая себе ни секунды на размышления, я нажал на ручку, открыл дверь и вошел в кабинет.
— Женя?
Отец сидел за большим столом, расположенным прямо напротив двери. Его удивленный взгляд свидетельствовал о том, что я — последний человек, которого он ожидал увидеть на пороге своего кабинета в самый разгар рабочего дня.
— Почему ты столько времени молчал, почему не сказал мне правду? — едва ворочая языком, проговорил я.
— Что? — все также удивлено проговорил отец.
— Я говорил с дядей Мишей.
— Таак, — тяжело вздохнув, отец откинулся на спинку стула и произнес: — дверь закрой.
На автомате я закрыл дверь, скрывая нас с отцом от случайных зрителей. Двигаться с места я не торопился, продолжал стоять у входа, сверля взглядом родителя. В кабинете ненадолго повисла тишина, а в воздухе заискрило напряжение. Я невольно бросил взгляд на закрытое окно, казалось, в кабинете вот-вот закончится кислород. Я чувствовал себя так, будто мне удавку на шею нацепили, и теперь невидимая петля начала медленно стягиваться.
Внутри упорно боролись противоречивые чувства, эмоции терзали душу, разрывая ее в клочья, а отец не облегчал задачу, только смотрел на меня молча и серьезно. Его взгляд казался сосредоточенным и в то же время совершенно пустым, бесстрастным.
— И что он тебе сказал? — первым тишину нарушил отец.
Голос его звучал глухо, будто эхом доносился откуда-то издалека. Некоторое время мы смотрели друг другу в глаза. Наверное, впервые за долгое время я видел в нем не врага, а уставшего, потерявшего любимую женщину, человека.
— Правду, — я пожал плечами, и чувствуя, как к горлу подступает ком, сжал до боли челюсти. Смотреть в глаза отцу становилось все сложнее.
Я не понимал его, не понимал его поступка. Зачем нужно было столько времени молчать, зачем нужно было убеждать меня в том, что именно он был инициатором той затеи. Я же в самом деле его возненавидел.
— И какую правду он тебе поведал? — спокойно продолжал отец, но я был уверен, что спокойствие его наигранное и внутри у него полыхает пожар. Он всегда хорошо умел сдерживать свои эмоции, всегда умел держать себя в руках, его выдержке можно было только позавидовать.
— Правда бывает только одна, пап, — глухо отозвался я, — почему ты не сказал, что это было ее решение, зачем заставил меня поверить в то, что это твоя идея?
В кабинете снова повисла тишина, нарушаемая только нашим прерывистым, тяжелым дыханием. Ничего не говоря, отец отодвинулся от стола. Послышался скрип отъезжающего кресла, в тишине показавшийся мне грохотом, следом по кабинету пронесся шумный вздох. Поднявшись со своего кожаного кресла и сунув руки в карманы идеально выглаженных брюк, отец, все также не проронив ни слова, подошел к окну и устремил взгляд вперед.
Отвечать он не спешил, в какой-то момент мне показалось, что он и вовсе позабыл о моем присутствии.
— Пап…
— Жизнь, Женя, сложная штука, я посчитал, что так будет лучше, и считаю, что был прав, — отвечая, он на меня не смотрел, продолжал глядеть куда-то вдаль, сквозь прозрачное стекло.
— Для кого лучше?
— Для тебя, Женя, для тебя. Я очень любил твою маму, но понимал, что с таким диагнозом не живут, можешь считать меня монстром, кем угодно. Как бы мне ни было больно, у меня есть сын, и я хотел, чтобы о матери у него остались только самые светлые воспоминания. Когда она загорелась идеей экспериментального лечения, недававшего никаких гарантий, я был против, но переубедить не смог. Ни я, ни Миша, ни полдюжины специалистов не смогли до нее достучаться. Мне хотелось верить, что ей помогут, но я реалист, Женя. Все, что я мог сделать — не дать своему сыну винить мать. В таком возрасте подросткам нужно кого-то винить, это нормально, я решил, пусть лучше это буду я.
— И что, ты бы дальше молчал? — я едва выдавливал из себя слова.
Я смотрел на отца, все пытаясь его понять.
— Жень, — он вздохнул устало и, оторвав взгляд от окна, повернулся ко мне, — подростком ты был не простым, характер у тебя не сахар, что ни говори, твою реакцию предугадать было не сложно.
— Но ты терпел все то дерьмо, что я на тебя вываливал.
— Я, Женя, не кисейная барышня, ничего нового я от тебя, в общем-то, не услышал, голова у тебя, слава Богу, на плечах имеется, а свою обиду ты бы со временем перерос, в этом я уверен. Мы с мамой хотели, как лучше, каждый по-своему. К тому же ты ведь тоже не спешил разговоры разговаривать, — он снова вздохнул, не отводя от меня серьезного взгляда.
Ком в горле постепенно нарастал, держать лицо мне с каждой секундой становилось все сложнее, челюсти уже сводило от напряжения. Все это время я лелеял обиду на отца, и в самом деле ни разу не попытался поговорить, я даже не поинтересовался, как он. А отец держался молодцом, только ради меня и держался.
— Пап, — говорить я почти не мог, меня буквально трясло от осознания собственной тупости и безграничного эгоизма.
Впервые за долгое время мне было так
