Наталия Терентьева - Там, где трава зеленее
Я собрала все, что могла, но вещи из квартиры, в которой ты живешь двенадцать лет, надо вывозить на грузовике. Поэтому в три огромные сумки и один чемодан толком ничего не уместилось. Я достала с антресолей большую пляжную сумку, затолкала в нее подряд Варькины мелкие игрушки — куклы, пазлы, свою косметику, впихнула туда еще и все фотографии с полок, потом села и заревела. Я решила дать волю слезам, чтобы слез на сегодня уже не осталось. Главное — не расплакаться при них, не дать им лишний повод поглумиться. Может закончиться печально… Пока ревела, я решила — лучше отдать Гарику ключи миром, чтобы они не ломали дверь. Дом у нас старый, еще посыплются стены…
Они, видно, где-то хорошо отпраздновали победу и часам к пяти уже прибыли на место жительства.
— Открывай, падла! — заорал Гарик и заколотил в дверь ногами.
Я открыла дверь. Эльвира держала пьяную старуху и сама еле стояла на ногах.
— Ой ты, ёптыть! — Она дернула Варю за меховой воротничок на свитере.
Я оттолкнула ее руку — ей, видно, только того и надо было.
— Я те щас глаз на жопу натяну… — вполне миролюбиво объявила Эльвира и потянулась ко мне волосатыми ручищами, но тут неожиданно встрял Гарик.
— Слышь, ну-ка… — Он сильно пнул Эльвиру в сторону комнаты, и она пролетела прямиком на компьютерный стол, там и затормозила.
— Завтра продадим. — Ничуть не обидевшись на Гарика, она похлопала по старому монитору, который я не стала относить к Токмачеву. — Сегодня я… ой, — у нее что-то булькнуло в горле, — уста-а-ла… — Она побрела в ванную, держась за стену. Плохо пока ориентируясь в своей новой квартире, Эльвира вместо ванной пришла на кухню и там стала очищать себе желудок, комментируя его содержимое.
Гарик улыбнулся мне:
— Ты б шла уже, а? Я за тебя садиться не собираюсь.
Я показала ему рукой на шкаф:
— Вот здесь есть пустые полки. Имей в виду, я еще до суда, на всякий случай сделала фотографии квартиры и опись имущества. Сегодня утром у меня был участковый с понятыми, они подписали все это, — я показала ему такой же липовый листочек, какой был у него. — Если что-то пропадет или вы испортите, тогда точно сядете. Токмачева знаешь? Не этого старичка, соседа моего, а его сына?
Гарик неохотно кивнул.
— И чё?
— А ни «чё». Он мой любовник. Замуж не возьмет, но башку тебе открутит, если «чё». Въехал?
— Ой, запугала! — закочевряжился на всякий случай Гарик, но в глазах его я увидела сомнение.
Варя пододвинулась поближе ко мне.
— Я тебе сказала. Остальные вещи заберу завтра. Приду собирать с любовниками. Со всеми, какие есть.
Мы вышли с Варей на улицу, я стала ловить машину, чтобы ехать к маме. Я пыталась ей несколько раз позвонить в течение дня, но она, видимо, ходила по магазинам, по крайней мере, трубку дома никто не брал. Мобильный у нее, как обычно, был отключен. Дома-то, конечно, должен быть Игорек, а к вечеру и Павлик, но вот так ехать, без звонка…
— Мам. Давай папе позвоним, — вдруг сказала Варя.
Я посмотрела на нее.
— Давай, — неожиданно для самой себя согласилась я.
Я решила позвонить на работу, в банк, и, если он занят, секретарша не соединит. Не соединит она и в том случае, если он попросил со мной не соединять.
— Алло. — Он ответил очень вежливо и корректно, что не предвещало ничего хорошего.
— Саша, это я, здравствуй.
— Я слушаю тебя.
Дальше можно было не продолжать, но я попыталась.
— Саша, у нас такая беда…
— Воскобойникова, кончай ломать комедию! Какая у тебя беда? Что я тебя больше не люблю? Я это уже слышал.
— Саша…
— Лена. У меня другая женщина. Ясно тебе?
— Саша…
— Лена, я — на работе.
Я повесила трубку. Через пару минут он перезвонил.
— Так, и что за беда?
Я набрала побольше воздуха.
— Нет никакой беды, Саша.
— Я так и думал, — зло засмеялся Виноградов и повесил трубку.
— Что он сказал, мам? — тихо спросила Варька.
— Что на Малой Бронной очень хороший новый спектакль «Огниво», чтобы мы с тобой обязательно завтра на него пошли.
— Правда? — очень обрадовалась Варька. — А я думала, он что-то плохое сказал… А мы к нему в Митино не можем поехать?
— Вряд ли, доченька. Он же не один живет.
Он купил себе котенка, очень хотелось сказать мне, маленького, грязного, голодного котенка. Покормил его, помыл, купил антиблошиный ошейник, и котенок его в благодарность облизывает…
— С тетей, да? — спросило дитя нашей компромиссной семьи.
— Да бог с ним, доченька.
Остановилась машина, и мы с трудом затолкали все наши сумки в багажник.
У мамы в квартире горел свет во всех комнатах, что было очень странно. Я попробовала еще раз позвонить. Снял трубку Игорек.
— Игорек, здравствуй, это Лена.
— Лена, здравствуй, — ответил мне Игорек. И повесил трубку.
Господи… Да что же такое? Может, сорвалось? Я перезвонила. Никто долго-долго не поднимал трубку, потом ее сняли и бросили. Видимо, на пол. Я услышала далекий мамин крик:
— Я тебя убью! И себя убью! Убью вас! И его убью!
Затем раздался невероятный грохот и страшно затрещало прямо у меня в ухе — видимо, наступили на телефон. Связь прервалась. У мамы что-то происходило. Пойти туда — некстати, с сумками… А не пойти — я маму свою знаю… Моя мама, в отличие от ее дочери, умеет выливать морковный сок прямо в морду обидчику.
— Пошли, — сказала я Варьке.
Кое-как я взвалила на себя все сумки, и мы двинулись. Мамин лифт ломается раз в пять лет, не чаще. Сейчас он был сломан — стоял ниже первого этажа на полметра, с зажженным светом. Я заглянула — нет ли там кого, и мы пошли наверх, на шестой этаж пешком… Уже на третьем были слышны крики, кричала одна мама, она, по всей видимости, и бросала предметы. Я оставила вещи и Варю пролетом ниже, так, чтобы мне было их видно, а сама поднялась и позвонила. Я была уверена, что звонка не слышно, но дверь неожиданно открылась — кто-то, значит, стоял прямо под дверью. Это оказался Павлик. Я успела заметить, что у него рассечена бровь и порван рукав.
— Т-ты куда?! — страшно закричала мама и рванулась откуда-то из глубины квартиры к двери. По дороге она, судя по всему, задела громадную напольную вазу — только от нее мог быть такой грохот. — Попробуй только уйти! Попробуй! Я себе пальцы по одному отрежу, ты слышишь меня! — Мама, рыдая, схватила Павлика за плечи, стала бить его и толкать, но, по-моему, уже больше для острастки. — И ему все отрежу! Все его гнилые потроха!
Я увидела сидящего у стены Игорька. Он сидел прямо на полу, странно поджав одну ногу, и смотрел куда-то в сторону. Он был страшно бледен. Я заметила у него на поджатой ноге кровь.
