Попробуй меня разлюбить (СИ) - Высоцкая Мария Николаевна "Весна"

Он ненавидел меня всю жизнь, потому что винил в ее смерти. Он знал, что они бы нас не тронули. Ну, по крайней мере, не убили бы. Это с нами сделал я, когда вытащил ствол из сейфа.

Меня выбрасывает из прошлого, как рыбу на берег. Я не могу дышать. Единственное, что понимаю: это неминуемая смерть.

Я выехал на встречку. Меня слепит фарами несущейся фуры, тормоза которой не срабатывают так, как нужно на обледенелой дороге.

Выкручиваю руль.

Грудную клетку сдавливает ремнем. Резкая боль парализует конечности. Я чувствую, как макушку трогают длинные пальцы смерти, пока машина слетает с дороги, переворачиваясь на крышу.

Слышу мамин голос. Она просит меня уходить. Снова плачет и умоляет не приближаться. Не дотрагиваться. Но я упорно тяну к ней руки, потому что хочу обнять. Так сильно хочу ее обнять и почувствовать себя тем ребенком, которому она была нужна больше всего на свете.

Яркий свет слепит, посторонних шумов становится больше. Я начинаю медленно терять ее облик, она тает на глазах. Я бегу, но она только сильнее отдаляется, так, что вскоре я теряю ее из вида.

Распахиваю глаза и вижу перед собой дрожащий потолок несущейся скорой.

Тянусь рукой к лицу, чтобы стянуть кислородную маску, но меня останавливают. Просят не шевелиться. Сознание до сих пор затуманенное, картинка начинает сжиматься до размеров игольного ушка, а потом окончательно пропадает. Наступает тьма.

Единственная осознанная мысль, витающая в воздухе, которым я дышу через медицинские трубки, это — я убил свою мать.

Глава 43

Морщусь, но допиваю успокоительное до последней капли. Стопочка громко цокает о стол, и я изо всех сил стараюсь поверить в то, что лекарства мне помогут. С момента, как я узнала про аварию, прошло уже минут двадцать, но слезы даже не думают прекращаться. Меня трясет.

Я так и не нашла в себе сил, чтобы встать со стула. В квартире пусто.

В нашей «несчастливой квартире» пусто и замогильно тихо. Единственное, на что хватило ума, это позвонить брату.

Нервно перебираю пальцами волосы и отчаянно молюсь лишь об одном — пусть Дан будет жив. С остальным мы справимся. Сможем. Я уверена, что сможем!

В дверь звонят. Смотрю в темную прихожую, трогаю свою шею, скольжу ладонью ниже, останавливая ее в области грудной клетки. Так страшно, мамочки!

А если он не придет в себя? Врач сказал, что Данис в коме, когда я позвонила. По факту они даже не знали, кому сообщать, что он попал в аварию. Номеров родственников, кроме отца, у него в телефоне и нет…

Трель дверного звонка не прекращается. Тим настойчиво нажимает на кнопку, а потом начинает барабанить в дверь. Еле-еле сползаю с барного стула и плетусь в прихожую. Ноги не держат, голова слишком тяжелая, я вот-вот рухну на пол.

Поворачиваю ключ и прилипаю затылком к шкафу.

Азарин заходит в квартиру и приносит вместе с собой морозный декабрьский запах. От него так остро пахнет улицей и метелью, которая разгулялась еще ночью. Сглатываю, растирая лицо руками.

— Ты готова? — Тим быстро оценивает обстановку, заглядывает на кухню и вытаскивает из бара бутылку. — Так, мелкими глотками, — протягивает мне бокал.

Алкоголь обжигает носовые пазухи одним запахом, к горлу подступает тошнота, сжимаю шею рукой, впиваясь ногтями в кожу.

— Не могу. Тошно, — возвращаю ему бокал. — Я сейчас оденусь, — тянусь к своему пальто, но Тим опережает, помогает мне одеться и даже шнурки на ботинках завязывает. — Прости, — шмыгаю носом и тут же попадаю в крепкие братские объятия.

— Все нормально будет, Катюх. Поехали. Аринкин отец договорился, нас пропустят к нему.

Дан лежит в реанимации, слава богу, дядя Степа выбил нам две минуточки, чтобы я смогла увидеть Даника. В трубках, наверное, в синяках, как только подумаю, ноги сразу подкашиваются.

Как он мог попасть в аварию? Он же всегда так аккуратно водит. Пример для подражания…

— Спасибо, — бормочу и выхожу в подъезд.

Тим сам закрывает дверь, и лифт тоже он вызывает. В машину меня почти что на руках усаживает, а когда сам попадает в салон, пристегивает. Сначала меня, потом себя.

Я вообще овощем себя чувствую. Ничего не соображаю, и сил нет. Совсем. Я, кажется, вместе с Даном сейчас умираю.

— Кать, надо в лучшее верить, — брат выезжает с парковки, вливаясь в поток машин.

— Не могу. Мне страшно. Что, если он не очнется? Мне сказали, он в коме, у него ребра сломаны, сотрясение. Что, если… — срываюсь и опять начинаю плакать. — Я просто не переживу, Тим, не смогу. Я только снова его нашла, а теперь они у меня его опять забирают…

— Это же Кайсаров, он и не из такой жопы вылезал. Не реви. Ты нужна ему веселой, — брат сжимает мою ладонь, и я даже пытаюсь улыбнуться.

Тим прав. Дан сильный и смелый. Самый-самый. Такой отважный. Он столько ради меня сделал, а я сдаюсь, получается. Вот так быстро и просто!

В клинике, как и обещали, меня пускают в реанимацию ровно на две минуты. Я бы все деньги мира отдала, чтобы остаться здесь, с ним, чтобы видеть его и быть первой, кого он увидит, когда очнется. А он очнется! Я это знаю. Теперь точно знаю.

Кусаю губы, рассматривая его лицо. На скуле огромный синяк, на голове повязка, он весь в бинтах и трубках, это похоже на какой-то кошмар. Самый страшный фильм. Мне за себя так страшно не было в том доме, на волоске от смерти, как за него сейчас.

Снова начинаю плакать, но врач, оставшийся за дверью, теперь материализуется рядом.

— Время. Идемте.

Я не хочу уходить настолько, что готова закатить скандал, только знаю, что это Дану не поможет. Кроме его силы воли и духа ему сейчас ничто не поможет.

Мама звонит мне каждые полчаса. Рвется приехать, но я прошу ее этого не делать. Никого видеть не хочу. Даже самых близких. Мне почему-то с Тимом комфортно. Он ничего не спрашивает и в душу не лезет.

Ближе к ночи звонит Ян. Азарин уезжает домой, а я прошу у главврача разрешить мне остаться в больнице. Умоляю просто и оплачиваю себе палату на несколько дней.

Гирш прилетает буквально за полчаса, в больницу не заходит. Я сама спускаюсь. Выхожу на улицу, кутаясь в пальто и огромный кашемировый шарф.

— Привет, — Ян обнимает. Едва ощутимо, будто боится задеть во мне что-то такое, отчего я окончательно развалюсь.

— Привет. Спасибо, что приехал.

— Какие вопросы, Кать. Как он?

— Без сознания, — говорю это, и слезы градом.

— Через два дня придет в себя.

Гирш так уверенно это говорит, что я в удивлении поднимаю на него глаза. Хватаю губами воздух и дышу. Втягиваю в себя воздух, заполняя легкие на максимум.

— Почему через два дня?

— Дела все свои решит и вернется.

Снова пялюсь на Яна как на привидение. Что он несет? Но тем не менее его слова вселяют уверенность, что именно так и будет. Я начинаю в это верить и следующие два дня слоняюсь из угла в угол с мыслью, что вот сейчас, сейчас мне точно сообщат, что Данис очнулся.

К закату второго дня никаких новостей мне так и не поступает. Я по-прежнему сплю в больнице и оплачиваю еще сутки в палате. Долго не могу уснуть, поэтому, когда в пять утра мне сообщают, что Дан пришел в себя, слышу эти слова сквозь сон.

Когда доходит, тело охватывает крупной дрожью. Я беру телефон и бегу в палату, куда перевели Даника, и одновременно печатаю Гиршу, что он экстрасенс.

Моему счастью нет предела.

— Дан!

Врываюсь в палату, сразу напарываясь на возмущенный взгляд доктора.

— Простите, — тушуюсь, вытягиваюсь по струнке и прилипаю к стенке.

— Пятнадцать минут у вас.

— Спасибо.

Как только за врачом закрывается дверь, подлетаю к койке.

— Ты здесь ночуешь? — Данис медленно поворачивает голову и смотрит на мою ладонь. Я взяла его за руку.

— Нет, — отнекиваюсь.

Кайсаров ухмыляется, насколько ему это позволяют припухшие губы.

— Врешь. Слишком быстро пришла.

— Я… Ты так меня напугал. Как это произошло? Почему ты вылетел на встречку?