Несчастные девочки попадают в Рай - Кэрри Прай
— Где Паша? — резко спросила я.
Неохотно повернувшись, Клавдия дернула плечом.
— А мне на кой знать? — пренебрежительно кинула она. — Пришел с фингалом. Весь в соплях. Обработать не дал. Побежал куда-то. На станцию, кажется.
Все внутри меня похолодело.
— И ты отпустила его? Ты отпустила его на станцию? Одного?
Клавдия округлила глаза.
— А мне что за ним по пятам ходить? Поплачется да придет.
Я прикрыла рот ладонью и пошагала на выход, едва держась на ногах.
— Сема! — завопила я и припала к нему.
Он поймал меня.
— Я слышал, слышал, — его руки схватили мое лицо. Его взгляд был уверенным. — Не смей впадать в истерику, ладно? Это всего лишь станция. Мы сейчас пойдем туда и заберем Пашку. Целого и невредимого. Ты поняла меня?
Я судорожно закивала, всеми силами сдерживая слезы.
А потом мы побежали.
Я пыталась ни о чем не думать. Вообще ни о чем. Всеми силами я отгоняла от себя плохие мысли. Я просто бежала вперед и вперед, стараясь не отставать от Семена.
— Найдем этого мелкого засранца, я надеру ему уши, — запыхавшись, говорил он. — Даже не думай останавливать меня. Я вставлю ему по первое число. Ух, попадись он мне.
У меня не было сил отвечать ему. Последние я потратила на молитву.
Мы приближались. Ветер в ушах не смог заглушить звук проезжающего поезда.
Боже…
— Это поезд, Сема! — отчаянно взревела я.
— Я знаю, что это поезд. И что? Это, ведь, не летающая тарелка! — парень нервничал. — Пришествие инопланетян напугало бы меня куда больше! Просто заткнись и беги!
Добравшись до станции, мы остановились. Пашу было не видать.
От нехватки воздуха, из моей груди вырывались болезненные хрипы. Безумные глаза сканировали территорию, в надежде увидеть брата. Целым.
Боже, помоги.
Дотронувшись до рельсов, я обожгла пальцы. Только что тут прошел товарник.
— Паша! — истошно звала я. — Пашка!
Семка нырял под пирон, обшаривал кусты и ямы.
— Паша! Паша!
Пройдя несколько метров, перед моими глазами предстала пугающая картина. Сначала показалось два рванных кроссовка, а следом и тело, уткнувшееся лицом в шпалы. Пашка лежал на железнодорожных путях и, кажется, не дышал.
Ноги подкосились, но Сема снова поймал меня.
— Спокойно, — сказал он. — Подожди здесь.
Усадив меня на рельс, сам он ринулся к Павлику.
Я закрыла глаза. Было страшно открывать. Было страшно слушать вердикт. Было страшно все. Даже жить.
— Матрос, твою мать! — выругался Сема, и я замерла. — Попрощайся со своими ушами!
— Ай, больно! — взвизгнул Паша и смогла разлепить веки.
Соколов держал его за ухо, практически приподнимая над землей. Целого и невредимого. Живого и чумазого. С фингалом, но такого родного.
— Придурок мелкий! — ругался Семен. — Какого лешего ты тут загорать прилег?
Он жив. Жив. А я…
Лихорадочно ощупав почву, я приподнялась на ноги и, спотыкаясь, пошагала по шпалам. Подальше от них.
— Я хотел быть смелым! — скулил он. — Они все меня трусом называют, а я не такой! Поезд пролетел надо мной, а я целехонький, вишь? Я не трус!
— Придурок, вот ты кто! — рычал Сема, не щадя его ушей. — Маленький, эгоистичный придурок!
Их голоса превратились в глухое эхо. Казалось, мне в уши вставили пробки. Стресс или что-то еще, но выпала из жизни. Наверное, так бывает, когда душа покидает тело. Как-будто после долгих мучений, ты получаешь долгожданное облегчение.
Он жив. Мой брат жив.
— Златка! — меня остановил Пашка, он вцепился в мои колени и стал поливать их слезами. — Златка, прости! Я больше так не буду! Я всего лишь хотел быть смелым! Совсем как ты, Зось!
Моргнув, я посмотрела на брата.
— Я знаю, что ты под поезд прыгала. В школе все об этом говорили. Вот и я решил. Я тоже хочу быть смелым, Зось.
Один его глаз прикрывало фиолетовое веко, а другой утопал под слоем слез.
— Прости меня. Пожалуйста, прости.
Не в силах больше держаться, я спустилась к ему и крепко обняла. Пропахшие мазутом волосы щекотали мой нос, а маленькие ручонки душили. Впрочем, как слезы, которых, кажется, во мне больше, чем крови. Я целовала Пашку в лоб, в нос, уши — везде, куда только дотягивались мои губы. Дрожащие руки сжимали его так сильно, что был слышен хруст суставов. А следом затрещали и мои — Семен. Он присоединился к нам.
— Знаете, Цветковы, у меня чокнутая семейка, тут не поспоришь. Но, вы однозначно нас уделали. Однозначно…
Время остановилось. Прекрасно, ведь я так сильно этого хотела. Мне нужны были эти мимолетные секунды, чтобы отдышаться.
Группа ВК: https://vk.com/club167796669
Глава#23
Однажды, возродившаяся в твоем сердце любовь становится ядом и тогда все, что раньше трепетало от нежности, сгорает. Любовь плавит твои внутренности, прожигает воспоминания и разъедает душу, превращая ее в крупное сито. А человек, который напоил тебя этой отравой, наконец, снимает маску. Его прикосновения оставляют ожоги на твоей коже и синяки на запястьях. Тебе больно смотреть на него и больно — не смотреть. Тебе просто больно. Всегда.
Сильный ветер ломал верхушки деревьев, поднимал дорожную пыль, кружил листву и мелкий мусор, но меня спасал плотный капюшон толстовки, который прикрывал большую половину лица. Непогода на улице отчетливо отображала мое внутреннее состояние. Я была расстроена — слабо сказано, сгорала от ненависти — в самый раз.
На школьной площадке толпились беззаботные ученики: кто-то хвастался новыми брюками, кто-то распускал очередные сплетни, кто-то, не дождавшись обеда, жевал черничный пирог и вытирал руки о выглаженную форму. Самой большой проблемой этих подростков — была письменная ручка, чернила которой закончились во время важной контрольной. Я завидовала им, а они даже не догадывались, что в моей душе столько чернил, что хватило бы на весь учебный год. Как жаль, что я не могла поделиться с ними. Я эгоистично решила, что они заслуживают это больше моего.
Неугомонный ветер завывал в ушах и трепал волосы, а я мечтала об урагане, который сметет с лица Земли эту школу, этих малодушных людей и этого самодовольного подонка, который добавил дегтя в мою чистую душу. В мою практически безоблачную жизнь.
— … и молитве моей не мешай соловей, — напевала я себе под нос, чувствуя, как острое лезвие перочинного ножа карябает мою ногу. Я пришла не с пустыми руками, а точнее, не с пустыми карманами.
— … просвисти нежно ей, как я болен душой, — подпевал мне ветер.
Соколов старший стоял у входа в школу, как всегда, с уверенно поднятым подбородком; как всегда, с засунутыми в карманы руками; как всегда, в окружение своих «братьев». Заметив
