Сюзанна Форстер - Приходи в полночь
Вашингтон кивнул и облизал пересохшие губы, возвращая снимок.
Стремительным движением Саттерфилд передал фотографию судье и попросил зарегистрировать ее как вещественное доказательство группы «А» защиты.
— Вы пьете, не так ли, мистер Вашингтон? — снова спросил он, поворачиваясь к свидетелю. — Вы пьете каждый вечер. Выпиваете почти целую литровую бутылку водки, верно?
Санчес вскочила:
— Протестую! Наводящие вопросы свидетелю.
— Поддерживаю, — сказала судья. — Мистер Саттерфилд, ограничьте свой допрос вопросами, пожалуйста.
— Ваша честь, — объяснил Саттерфилд, — я пытался доказать, что пристрастие мистера Вашингтона к спиртному достаточно серьезно и что оно ставит под сомнение его способность узнать человека. Ваша честь, я сообщаю суду, что мистер Вашингтон законченный алкоголик. — Саттерфилд подошел к свидетелю, глаза его блестели, голос прозвучал мягко: — Это правда, мистер Вашингтон? Вы алкоголик?
Вашингтон наклонил голову, прядь жестких волос опять упала ему на лоб. Кивок был еле заметным.
Печальная улыбка заиграла на губах Саттерфилда.
— И вы каждый вечер целиком выпиваете литровую бутылку водки — или почти целиком, — сидя на крыльце после ужина? — Не дожидаясь ответа, адвокат кивнул судье: — Благодарю вас, ваша честь, я закончил допрос свидетеля.
Саттерфилд вернулся на место под восхищенный гул публики. Явно довольный собой, он принял поздравления от сидевших за его столом — похлопывание по рукаву от молодой коллеги и улыбку от клиента, Ника Монтеры.
— Уже… нет, — дрожащим голосом произнес Вашингтон, пытаясь подняться со свидетельского места.
Шепот прекратился. Все головы повернулись в ту сторону, а журналисты подались вперед, когда старик умоляюще посмотрел на судью.
— Что-то не так, мистер Вашингтон? — спросила она.
— Я больше не пью, — произнес старик, явно униженный необходимостью публично признавать свои пороки. — Я просто притворялся, что пью, вот. Наверное, это уж очень глупо, да? Но каждый раз, когда мне до смерти хотелось выпить, я наливал в бутылку воды из-под крана и делал несколько глотков. Ну, иногда я еще находил в соседском мусоре винные пробки и нюхал их, — добавил он сконфуженно.
Судья нагнулась со своего места, пристально глядя на свидетеля:
— Вы хотите сказать суду, что вы не употребляете алкогольных напитков, мистер Вашингтон?
— Верно. Я трезв как стеклышко, мэм. Уже полгода.
— А эта фотография? — Она взяла снимок, представленный Саттерфилдом как вещественное доказательство, и повернула фотографию так, чтобы старик мог ее видеть.
Тот с гордостью кивнул:
— Это я, точно, с бутылкой воды. Я не пью уже сто восемьдесят два дня и… — он взглянул на часы, — десять часов. И я был абсолютно трезв в тот вечер, когда убили Дженни. — Он принялся теребить пиджак. — Хотите взглянуть на мою нашивку от «Анонимных алкоголиков» за шесть месяцев трезвости, мэм? Я получил ее неделю назад.
Судья откинулась на стуле и улыбнулась:
— Нет, благодарю вас, мистер Вашингтон, я вам верю… Примите мои самые сердечные поздравления по поводу вашей трезвости.
Зал суда взорвался аплодисментами, и мистер Вашингтон помахал рукой своим поклонникам, прежде чем осторожно сойти со свидетельского места. Толпа обрела своего героя, а Алек Саттерфилд проиграл первый раунд.
* * *Процесс Ника Монтеры был горячей новостью. Его имя украшало первые полосы всех газет, а его лицо автоматически гарантировало подробный рассказ, и не только в местных пятичасовых новостях, но и по всем сетям, независимым станциям и кабельному телевидению. Си-эн-эн нарисовала его всесторонний портрет, включая интервью его домоправительницы, которая до последнего времени работала у него и горячо выступала в его защиту. «Упрямый человек, но сердце у него доброе», — сказала Эстела, и на глазах у нее выступили слезы, когда она показала его подарок — крест на тонкой золотой цепочке. Канал новостей показал светлую кошку, карабкавшуюся по огромному платану, который рос у него на участке.
Одна из радиостанций пригласила известного психолога, чтобы тот объяснил причины необычайной притягательности Монтеры для женщин. Испаноязычное сообщество объединилось, поддерживая попавшего в беду соплеменника. Мужчины недоумевали по поводу его «роковой привлекательности». Женщины повсюду были очарованы им. Они нашли своего темного принца, мужчину, чье освобождение стало их личной мечтой и личной фантазией.
По мере того как разбирательство по делу Монтеры продвигалось вперед и становилось ясно, что скорее всего его признают виновным, общественное мнение разделилось. Те, кто считал Монтеру виновным, громко требовали смертного приговора. В частности, религиозные группировки объявили его приспешником Сатаны, считая доказательством его греховности синие глаза и браслет в виде змеи. Поддерживавшие Монтеру призывали к справедливости, а если нет, то хотя бы к снисхождению. Суд вынужден был нанять телохранителей, чтобы защитить его от толпы, которая жаждала увидеть подсудимого и прикоснуться к нему.
Ли могла наблюдать за всем этим на расстоянии. Как свидетелю ей запрещено было появляться в зале суда, кроме как для дачи показаний. При обычных обстоятельствах она оставалась бы в коридоре рядом с залом суда, но из за пристального внимания средств массовой информации ее держали в маленькой, похожей на камеру комнатке, где ее чувство изолированности нарастало день ото дня, час от часу, пока она ждала вызова. Трудно было не думать о худшем. Пола Купер предрекала, что справедливого суда над Ником не получится, и теперь эти мрачные предсказания, похоже, сбывались. Если его признают виновным и отправят в Сан-Квентин — ждать исполнения смертного приговора, — что она почувствует? Что сможет сделать?
Когда Ли возвращалась вечером домой, то прочитывала газетные отчеты о судебных заседаниях и ловила каждое слово в новостях, сознавая, что с ней происходит то, в чем обвинил ее Доусон, — она превращается в поклонницу Ника Монтеры. Выбора у нее не было. Сообщения средств массовой информации питали ее страхи, но другого источника узнать о ходе процессе она не имела. Ли не могла полагаться на рассказы Доусона и не хотела доверяться Алеку Саттерфилду, особенно после длительной беседы с ним.
Ее личный внутренний конфликт, связанный с Ником, оставался неразрешимым. Этот человек по-прежнему пугал и беспокоил ее, однако мысли о нем вытеснили из ее головы все остальное. Она пыталась их заблокировать только для того, чтобы ее стал преследовать один и тот же сон, который неизменно начинался с рисунка, сделанного Монтерой. Она прижата к стене, его рука на ее горле. Его прикосновение фатально, неотразимая сила вытягивает воздух из ее легких и сдавливает ее, лишая способности вырваться и убежать. Он подавлял ее. Он увлекал ее в темное, мрачное возбуждение. Она все время просыпалась задыхаясь.
