Татьяна Успенская - Мать моя — колдунья или шлюха

— Не бойся ничего. Я не брошу тебя никогда. Я всегда буду с тобой. Не бойся.

Она повторяла по многу раз одни и те же слова. А над нами летал Павел и кричал. Что кричал он? О чём предупреждал? Что тщился объяснить мне?

Письмо пришло в субботу, и вынула его из почтового ящика мать, своей рукой, когда возвращалась из леса.

Мы сели завтракать. И письмо лежало около Анютиной тарелки. Анюта разложила пышные сырники по тарелкам, поднесла каждому из нас миску со сметаной, разлила по чашкам молоко. Сыр, колбаса лежали посреди стола на тарелке.

Когда мы с матерью начали есть, Анюта разорвала конверт, водрузила на нос очки и развернула письмо.

Забыв жевать, я уставился на неё. Сжалось сердце, когда я увидел бледность, залившую лицо Анюты, и её непропорционально большие — за очками — глаза.

— Что? — спросила мать дрогнувшим голосом, хотя, похоже, она и так знала — что!

Анюта ответила не сразу. И голос её, как и материн, дрогнул:

— «Мама! Ребёнок будет в октябре. Всё продавай и приезжай. Света работу не бросит. Собаку и кошку можешь привезти. Коля».

…Так — через месяц — исчезла из моей жизни навсегда Анюта. С Тучкой и Мурзиком. Кто на очереди?

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Без Пашки я в школе — сирота. Одноклассники были фоном нашей с Пашкой жизни. Мы брали в школе лишь то, что давали нам учителя на уроках, и не видели остального. Нет, ребята не враждебны, но я перед ними не защищен. Меня спрашивают о моём лете, о Пашке, я не знаю, что отвечать.

— Оставьте человека в покое, — останавливает их Тося. Она подходит ко мне, к нашему с Пашкой столу. — Хочешь, мы будем опять сидеть вместе?

Коса. Узкое лицо. Зелёная трава, не глаза. С первого класса — передо мной. И сейчас вхожу в их зелень, как в воду. Павел научил меня плыть. Это ощущение, когда плывёшь… наконец поглощено водой напряжение, расправлена каждая мышца.

Кажется, я киваю Тосе, потому что она идёт к своему месту, берёт ранец, возвращается и начинает выкладывать книжки на мой стол.

Смех извлекает меня из воды, снова заковывает в броню. Над нами с Тосей смеются! Пытаюсь увидеть лица, а вижу только рты с хищными зубами, готовыми впиться в меня.

— Жених и невеста… — чей-то голос — сквозь смех.

Кошу глазом на Тосю — вдруг она сейчас убежит на своё место?

— Если бы! Я согласна! — Тося улыбается. Смех гаснет, и я снова понимаю, что ненормален, что не вписываюсь в реальную жизнь, творящуюся вокруг. Происходящее для меня — за гранью моего разума. Что сказала Тося? Сначала ребята смеялись и дразнили нас, почему перестали?

Кто Тося? Отличница, молчальница, тихая мышка? Я щурюсь, глядя на неё, и глаза режет как от яркого света!

Света?!

Нет, я не хочу, чтобы Тося сидела рядом со мной, не хочу, чтобы сердце норовило убежать от меня. Пусть лучше Тося сидит на своём месте, и я буду издалека смотреть на неё. Пусть звучит смех и грозят впиться в меня зубы ребят, лишь бы ничего не случилось с Тосей! Я не хочу, чтобы Свет отнял и её, как отнимает одного за другим всех тех, кто так нужен мне!

Нет, вовсе не дураки ребята в нашем классе, и вовсе не чужды им чувства человеческие — нас растила Софья Петровна! Смелость Тоси оценена. И не только смех потух. Странная тишина повисла над нами с Тосей. Она и в ней — насмешливый голос Тофа «Уж не заболели вы часом все разом, где гвалт?» начали урок математики.

Это был первый за все мои школьные годы урок математики, когда мне приходилось продираться к задаче — я совершал героические усилия, чтобы слышать Тофа и понимать знаки с цифрами на доске. Пурга северной страны Анюты… но у меня нет верёвки, держась за которую, я могу сделать хоть шаг, я должен сам протянуть верёвку между двумя пунктами — мною и Тофом, тоже пытающимся пробиться ко мне.

Что сказала Тося? Она хочет, чтобы мы были женихом и невестой?

Нет же, мне нельзя повернуться к ней и смотреть на неё. Мне нельзя говорить с нею. Я не имею права принести ей беду!.

Как проходит тот день, не помню. В голове стучат слова: «Иди на своё место», их я должен сказать Тосе. Такие простые слова. Но они обожгут мой рот и разрушат меня. И я не говорю их Тосе: я хочу, чтобы Тося сидела со мной, я хочу пробиваться к Тофу…

Вместо исписанной доски — мать и Тося. Они — рядом?! Словно слиты в одно целое?!

Что-то говорит мне Тоф. Не слышу ни звука. Внутри неловко, точно каждый мой орган придавила тяжесть. Встаю и иду из класса. Ноги заплетаются. Я задохнусь сейчас.

В туалете снимаю пиджак, рубаху, кладу на подоконник и засовываю себя под струю ледяной воды. Уже ломит лицо и голову, уже ломит шею и спину, а я всё не закрываю кран.

Лица матери и Тоси продолжают качаться рядом перед моими глазами! И очень зыбки границы между ними.

— Что с тобой, Иов? Тебе нехорошо? — голос Тофа.

По мне текут струи воды в штаны, Тоф вытирает меня своим платком.

— Может быть, к врачу сходим?

Смотрю в серые глаза Тофа, а трава Анютиного леса заболачивает всё пространство вокруг, мама лежит на этой траве и смотрит в небо. Не мама, Тося. Её глаза — трава. Понять Тосю — понять маму.

При чём тут Тося? Тоси никакой нет. Есть только мама. И я иду за ней.

— Ты расстроен, что Паша уехал? Но ведь не умер же он, он когда-нибудь вернётся, — говорит Тоф. — Он обязательно вернётся к тебе. И можно же писать письма. Вы будете писать друг другу письма. Я понимаю, такая дружба…

Пашка? Да, конечно, всё из-за Пашки. Если бы Пашка не уехал, ничего не случилось бы. Не Пашка — тоже Павел.

— Идём в класс. Я дал ребятам самостоятельную. Может, и ты успеешь что-нибудь решить? — Тоф берёт с подоконника мою рубаху, мой пиджак, помогает мне одеться. — Это хорошо, что Тося поможет тебе справиться с отсутствием Паши. Тося очень неординарная девочка. У вас с ней один склад мышления.

Мы уже стоим у класса. И я спрашиваю:

— Что это значит?

— Не бойся дружбы с нею. — Тоф не отвечает на мой вопрос, повторяет: — Она поможет тебе справиться с отсутствием Паши.

Когда мы вошли в класс, зазвенел звонок, и Тоф быстро собрал листки с «самостоятельной».

Как шёл тот день и последующие? Сон то был или явь? В школе, дома — два лица рядом, материно и Тосино.

Очнулся я от крика. Крик исходил из всех углов, с потолка, с пола, и даже в моей комнате зазвенели стёкла.

— Какое право ты имела скрыть от меня? Это и мой ребёнок! Я — отец! — Саша кричит так, словно от его крика зависит жизнь человека.

Какой ребёнок? И тут же наконец понимаю: мать ждёт ребёнка.

— Да, я остался жив. Едва сполз с больничной койки, и — к тебе. А ты меня опять гонишь?

Ясно. Мать в своём репертуаре. Но обычно она гонит чужих, а Сашу она любит. Почему же гонит? Что плохого сделал ей Саша?