14 недель - Джессика Гаджиала
Я была искренне рада приспособиться в пределах разумного.
Ключевое слово здесь — в пределах разумного.
Поэтому я согласилась на все вышеперечисленное, но я также настояла на том, чтобы Джени надела платье и каблуки, как бы сильно она ни ворчала по этому поводу, а Эми надела что-то обтягивающее грудь, хотя она считала, что это «слишком».
Я действительно никогда не ожидала, что моя сестра станет моей самой большой проблемой.
Риз, хотя и не любила наряжаться, никогда не была против того, чтобы надеть платье и туфли на каблуках, когда того требовал случай. Ей всегда это удавалось, хотя, если бы она прислушалась к нескольким моим советам, у мужчин бы челюсти отвисли.
Я думала, что она наденет его и будет не очень довольна, но счастлива за меня.
— Риз, серьезно. Я не понимаю, в чем здесь проблема.
Платье было прекрасным. Была осень, и все девушки были в различных оттенках осенних цветов, все разных фасонов, в зависимости от тела под ним.
Риз, из-за ее смуглой кожи, была в самом светлом из цветов, теплого жжено-желтого оттенка, который идеально подчеркивал ее кожу и волосы.
Она тяжело выдохнула, оглядела девочек, которые делали вид, что не слышат, потом подошла ближе и шепотом крикнула.
— Это футляр!
— Да, это так, — согласилась я, сведя брови вместе. — И?
— И это значит, что оно обтягивающее.
— Я дизайнер, — сказала я, фыркнув. — Я, конечно, знаю, что платье телесного цвета обтягивает.
— Значит, оно никак не сможет скрыть мою попу, — сказала она с огромными глазами.
— Господи Иисусе, мы все еще об этом говорим? Сколько раз я должна повторять тебе, что большие задницы в моде? Правда, девочки? — спросила я, привлекая их к разговору, так как они все равно слушали.
— Она не ошибается. Знаешь, сколько приседаний мне нужно сделать, чтобы представить, что я родилась с тем, что есть у тебя? — спросила Элси, сморщив нос при мысли об этом ненавистном упражнении.
— Разве я не говорила тебе, что Тиг говорил о задницах? Я уверена, что это то, что каждый парень сказал бы о хороших, больших задницах.
— Я не ношу такое, Кенз, — сказала она, покачав головой, звуча извиняющимся голосом, и это было так, потому что я знала, как трудно ей говорить свои мысли, не говоря уже о том, чтобы отстаивать свои решения, когда она сталкивается с этим.
— Если это значит, что я не могу стоять там, то… — пожала она плечами. И я знала, что она не это имела в виду. Я знала, что она хотела быть там.
Но это была ее большая проблема принятия своего тела.
И это не просто разбило мне сердце.
Однажды я хотела, чтобы она смогла увидеть то, что видели все остальные, когда смотрели на нее.
При этом я прекрасно понимала, что мои придирки не помогут ей чудесным образом избавиться от беспокойства. Я также знала, что, раздувая из мухи слона, я только усугублю ее неуверенность в себе.
— Ладно, ну, знаешь… возможно, ты была права, — согласилась я, делая вид, что рассматриваю свои наброски. — Знаешь, платье-футляр не совсем подходит к этой теме. — Так и есть. У меня две девушки в облегающих и две в обтягивающих платьях. Все сработало идеально. Но для моей сестры я была готова полностью переделать платье Элси, чтобы сделать его более свободным, чтобы всем было удобно. Элси, будучи сама мастером моды с телом, которому подходит практически все, полностью меня поняла. — Как насчет чего-то вроде этого? — предложила я, показывая ей эскиз моей осенней коллекции с рукавами средней длины и юбкой-платком, которая чудесно подчеркивала бы ее талию.
И когда она взяла его, посмотрела на него, затем подняла глаза и засияла, я увидела в ней искру уверенности.
Если бы мне сказали тогда, что через пару лет она выйдет из своей скорлупы, полюбит совершенно неподходящего мужчину и каким-то образом научится любить свою великолепную задницу, я бы посмеялась над ними.
Но именно это и произошло с ней.
И это была ее история, которую она должна была рассказать.
Тиг
2,5 года спустя
Я был в ужасе.
Это было совершенно незнакомое для меня чувство.
Я попадал в дерьмовую ситуацию за дерьмовой ситуацией с тех пор, как стал достаточно взрослым, чтобы ходить. Я знал, каково это — оказаться лицом к лицу с группой мужчин в меньшинстве. Я знал, каково это, когда к моему горлу приставлен нож, рассекающий кожу. Я чувствовал пистолет у своего виска. Назовите как угодно, в моей личной жизни или в моей работе, я прошел через это.
Поэтому я должен был полностью понять страх.
Но, сидя там, я понял, что абсолютно ничего не понимаю.
Потому что я сидел в суровой белой больничной палате с отвратительными сиреневыми акцентами на стенах, стульях и предметах искусства, раннее утреннее солнце ослепительно ярко светило в окна, держа на руках нашего ребенка.
Кензи была ужасной пациенткой.
Она кричала, бросала вещи, плакала и угрожала самодельной вазэктомией без анестезии.
Прошло долгих восемнадцать часов, но в конце концов она родила нам нашего первенца, и после того, как ей наложили швы, она провалилась в измученный сон после того, как почти час кормила и держала на руках нашу дочь.
Да, нашу дочь.
Это была главная причина, по которой страх тисками сжимал мое сердце и внутренности.
Неправильно было надеяться на то, что кто-то из полов превзойдет другого, но я надеялся на сына.
Почему, спросите вы?
Не потому, что это была какая-то отстойная женоненавистническая причина, как будто я хотел бросать мяч сыну. Я мог бы бросить мяч дочери так же хорошо, как и сыну.
Видите ли, есть раны, которые никогда не заживают.
У меня была только одна.
И это была моя сестра.
Это было то, что случилось с ней, когда я должен был присматривать за ней.
Невозможно загладить эту вину.
Невозможно смириться с жестокостью и потерей.
И, черт возьми, я никак не мог допустить, чтобы это случилось снова.
Поэтому я надеялся на сына, зная, что шансы на подобную судьбу для него будут значительно меньше.
Это было иррационально. Я знал
