Метод супружества (ЛП) - Малком Энн

— Реальность всего этого быстро обрушилась на нас, — пробормотал он. — Быстро нанесла удар по нашей чистой, юной любви. Возможно, это не оставило бы шрамов, если бы я не нашел там свое место, если бы у меня не было навыков, которые заставляли меня пропадать все дольше и дольше. Но я это сделал. Я ушел. И ей не очень нравилось быть все время одной. Я не виню ее. Мы должны были любить друг друга. Она думала, что, когда забеременеет, я вернусь домой навсегда. Так думали многие. Я тоже. Пока это не произошло на самом деле. Даже тогда я не был достаточно мужественным, чтобы прекратить убивать и вернуться домой, к своей жизни. К своей дочери.

Его рука легла на мой живот, потирая его, как будто желая убедиться, что он все еще там. Что наша дочь все еще там.

Я знала это чувство. Я пила воду со льдом и растирала живот, чтобы «разбудить ее», когда она слишком долго не брыкалась. Не то чтобы мне часто приходилось это делать, потому что дочь Кипа вышибала из меня дух.

— В конце концов, я не думаю, что она сильно любила меня, — сказал он, шокировав меня.

Я моргнула, глядя на него. Его глаза не слезились от любви, за которую он держался. Они были грустными. Но не задумчивыми.

— От нас с ней ничего не осталось уже тогда. Но я все еще любил ее. За то, что старалась, была со мной. За то, что произвела на свет мою дочь, заботилась о ней.

Он погладил меня по лицу, вытирая слезу.

— Мои чувства к тебе не детские, они немного некрасивые, и чертовски сложные. Я ненавидел себя за то, что полюбил тебя больше, чем ее. Думал, что это делает меня плохим человеком. Без чести.

Он опустил взгляд на живот между нами.

— Доченьку я буду любить ее так же сильно, как и ее сестру, — его голос немного дрогнул, и я прикусила губу, чтобы сдержать рыдание.

— Я буду любить ее точно так же, — он остановился. — Может быть, немного больше, потому что у меня было совсем немного времени, чтобы подарить отцовскую любовь. Во мне ее чертовски много, — его глаза впились в мои. — Я не обещаю, что не совершу ошибок на этом пути, потому что жизнь — долгий срок, а я неидеальный человек. Я облажаюсь. Ты будешь кричать на меня. Я могу накричать в ответ.

Он наклонился, чтобы поцеловать меня в нос.

— Мы потрахаемся и помиримся, — пробормотал он. — У нас будет беспорядочная жизнь. И ты, наверное, упала с дерева, если думаешь, что я уйду, — его рука скользнула от моего подбородка вниз к левой руке, поднимая ее, чтобы рассмотреть простое золотое кольцо, которое я носила с тех пор, как он надел его мне на палец в пекарне. — Нам нужно купить тебе бриллиант. И устроить еще одну свадьбу.

Для меня было слишком много информации, чтобы переварить ее сразу. Даже при нормальных обстоятельствах, когда я гораздо лучше контролировал свои гормоны. Как бы то ни было, я не могла контролировать это, поэтому перешла от тихого плача к полноценным безобразным рыданиям.

— Ты просишь меня выйти за тебя замуж? — спросила я между всхлипываниями.

Кип усмехнулся, наклонившись, чтобы поцеловать меня в макушку.

— Мы уже женаты, детка, но да, я спрашиваю, хочешь ли ты сделать это как следует. Может, не стоит так напиваться и пялиться на меня, пока идешь к алтарю. Я не возражаю, если ты наденешь красное, — он подмигнул.

Я издала истерический смешок.

— Я надела красное, потому что готовилась к войне, — сказала я.

Он улыбнулся мне, коснувшись большим пальцем моего подбородка.

— И когда ты шла по проходу, ты выглядела как самый красивый солдат, которого я когда-либо видел. Я влюбился в тебя прямо тогда и на месте, даже если был слишком упрямым ублюдком, чтобы признать это в течение…

— Месяцев, — перебила я. — На самом деле, больше года.

— Если хочешь перейти к техническим вопросам, то ты еще не сказала мне этих слов, — поддразнил он.

Я поджала губы.

— На самом деле ты тоже, — бросила я вызов, внезапно испугавшись. В больнице не в счет. Тогда эмоции были на пределе, и с тех пор он не упоминал об этом.

— Я люблю тебя, — сказал он без колебаний. — Мне нравится, что ты капризничаешь по утрам. Мне нравится, что ты ругаешься как матрос. Мне нравится, что ты таскаешь домой кошек. Мне нравится, как ты выглядишь с доченькой в животе. Я буду любить каждую частичку тебя до конца своих дней.

Мои губы задрожали.

— Ладно, это перебор, — сказала я тонким и слабым голосом.

Он усмехнулся.

— Скажешь это в ответ?

— Я не собираюсь этого говорить, потому что ты заставляешь, — огрызнулась я.

Глаза Кипа заблестели.

— Я не заставляю, — ответил он. — Я уже знаю, что ты любишь меня.

Я посмотрела на него.

— Ты не знаешь, что я чувствую, — отрывисто ответила я, борясь с ним в основном инстинктивно, а также потому, что этот разговор был пугающим. Конечно, я замужем за этим человеком, живу с ним и беременна его ребенком, но сказать, что я люблю его, казалось прыжком, на который я не уверена, что способна.

Он поцеловал меня, затем пожал плечами.

— Ты не хочешь говорить это сейчас. Я подожду. В конце концов, у меня впереди вечность.

У меня чуть не подогнулись колени.

Кип отступил назад, не подозревая, с каким трудом я держусь на ногах.

— Ну что, хочешь съесть пирожное?

Я уставилась на этого мужчину. На этого мускулистого, грубоватого, самоуверенного, чувствительного мужчину. На своего мужа.

— Да, — прошептала я. — Давай поедим.

***

— Мам, — сказала я на вздохе.

Я уклонялась от ее звонков. Не то чтобы их было много. Женщина редко выходила на связь. Иногда она присылала мне статьи на Facebook, которые в основном представляли собой дикие теории заговора о Новом мировом порядке и контроле над рождаемостью, хотя в последние несколько лет они перешли к целостным методам лечения и напоминанию о необходимости «заземляться» каждый день.

— Дорогая, — пропела она в трубку легким и жизнерадостным голосом.

Я нахмурилась, глядя на экран своего телефона, включая мировые часы, чтобы перепроверить время в Австралии.

Да, было всего семь утра.

Моя мама не жаворонок. Она редко просыпалась рано, обычно неуклюже выходя из своей спальни в обеденное время. У меня сохранились отчетливые воспоминания о том, как я готовила себе завтрак сама, когда мне было около пяти лет. Как она кормила меня до этого, оставалось только догадываться.

С другой стороны, к тому моменту мой отец бросил ее не в первый раз, и я пришла к пониманию — от разных родственников, с которыми больше не общаюсь, — что до этого она была в некотором роде нормальной. Нормальная — субъективный термин. Мама всегда была «чокнутой».

Из того, что я понял аза эти годы «регулярного» общения, она больше не была «чокнутой» алкашкой. Она была просто «чокнутой». Она не пила. Даже кофе. Лишь чай из одуванчиков, который, как она клялась, был точно таким же на вкус. Я знала, что это не так, потому что она прислала немного, и он пах как вонючая задница.

Я не верила в трансформацию моей мамы. Я готовилась к внезапному прекращению звонков, посылок, странных статей в Facebook. Я готовилась к тому, что мама бросит меня. Поэтому не впускала ее в свою жизнь, чтобы она меня не бросила.

Но нет, все шло иначе. Чай из одуванчиков, медитация, кристаллы и вой на луну. Это удержало мою маму от выпивки и превратило ее в ту версию самой себя, которая всегда скрывалась под пропитанной вином внешностью.

Но я все равно не впускала ее.

— Послушай, я занята, — солгала я. Хотя сидела в детской, смотрела на океан и ела горстями «M&Ms».

— О, я знаю, — пропела она. — Ты там, в США, живешь своей сказочной жизнью. Я так рада. Горжусь тобой.

Что-то сжалось у меня в животе. Что-то отдаленно напоминающее чувство вины. За то, что уклонялась от звонков, за то, что никогда не звонила ей на день рождения. Или на рождество.

В детстве она не праздновала мое рождение. Но последние десять лет прилагала усилия. Она звонила. Присылала подарки — в основном кристаллы и звуковые чаши. Но было совершенно очевидно, что она пыталась наверстать упущенное.