Юлия Климова - Оболтус для бизнес-леди
Утром сначала позвонил Лёва. «Как дела? Э-э-э, мой оболтус не ночевал дома…. Э-э-э, а Оля?»
А Оля ночевала дома, как раз вместе с оболтусом.
А затем Петр Петрович сам позвонил Егору. Он уже не знал, о чем его спрашивать, но без еще одного разговора вряд ли бы успокоился. Пожалуй, он бы спросил о Любе, но выдержать едкие улыбочки Кречетова сил не хватило бы. Вот тогда бы он точно взорвался!
Выпив чашку крепкого кофе, Петр Петрович поехал не в офис – он отправился в «Магический салон Рады». Готовясь по дороге к встрече с пожилой цыганкой, которой нужно как-то объяснить ситуацию (а нужно ли? Кажется, ей известно все наперед), он переживал, точно школьник, влюбившийся в одноклассницу. О! Если бы в одноклассницу! Но Люба так молода, так красива, умна, добра. Боже! Да в ней все прекрасно! А ему уже пятьдесят один год, и это очень много. Но чувства не отпускают, и пусть он покажется смешным, и пусть она скажет «нет», но лишь один миг… лишь один взгляд… лишь один шанс… Бросил ее вчера, побежал спасать Полину! Побежал, ничего не объяснив. Нужно было сразу увести Любу в тихое уютное место, где они смогли бы поговорить.
«Магический салон Рады» был закрыт. Конечно, еще слишком рано. Петр Петрович купил газету, походил немного перед массивной дверью и вернулся в машину. Но ни через полчаса, ни через час, ни даже через полтора часа картина не изменилась.
«У гадалок бывает отпуск? – спросил себя Петр Петрович, дергая в сто первый раз кованое кольцо. – Или она заболела? Или у нее срочный вызов на дом? Практикуются ли сеансы магии на дому?»
Представив старую Раду, спешащую на другой конец Москвы, точно «Скорая помощь», Петр Петрович улыбнулся, а затем тяжело вздохнул и отправился в офис. Ему было то весело, то грустно, а еще, несмотря на страх потерять Любу, он чувствовал себя удивительно счастливым. Что ж, он будет приезжать сюда каждый день, пока дверь не откроется.
В кабинете его уже ждали Лёва и Егор. Один сидел на черном кожаном диванчике в углу и пил чай, второй привычно раскачивался на стуле и постукивал по столу свернутыми в трубку листами бумаги. Оставалось только надеяться, что этот ровный рулончик Кречетов сделал не из последнего отчета о продажах.
– Добрый день, извините за опоздание, – деловито произнес Петр Петрович, сел за свой стол, положил руки на подлокотники кресла и посмотрел на Егора.
– Добрый день, – улыбнувшись, отозвался Кречетов. Выпрямился, отбросил рулончик в сторону и подпер щеку кулаком. – По какому поводу собрание?
– Егор, – вмешался Лев Аркадьевич, – я понимаю, что эта тема, возможно, вам неинтересна, или… поймите нас. – Замятин прижал свободную руку к груди. – Сейчас проблема, связанная с Марией Серебровой, стоит особенно остро. Я не хочу думать плохо о своем сыне, и я глубоко уважаю Олю…
– Мы тебя внимательно слушаем, – перебил Петр Петрович, который уже начал осознавать всю глупость происходящего. Но иначе как? Как иначе? Нельзя допустить, чтобы Оля снова испытала боль. Хотя от них уже ничего не зависит. Глупо, да, глупо.
– Егор, как вы считаете, Маша любит моего сына? – Лев Аркадьевич подался вперед, желая узнать, насколько цепко эта девушка держит Никиту.
– Нет, не любит.
– Что? – переспросил Петр Петрович.
– Нет, не любит, – ответил Егор.
– Откуда ты знаешь?
– Эту ночь она провела с другим мужчиной.
Глаза Льва Аркадьевича полезли на лоб. Петр Петрович нервно провел рукой по зачесанным назад волосам и встал с кресла. «Жучки», это все «жучки» Кречетова! Наставит везде без спросу, а потом смотрит и слушает! Неужели правда? Неужели Мария Сереброва живет своей жизнью и не слишком-то думает об «этом оболтусе»? А почему бы и нет, сам Никита эту ночь провел с Ольгой.
– Откуда ты знаешь? – вновь спросил Петр Петрович и обменялся быстрыми взглядами со Львом Аркадьевичем. У каждого в душе затрепетала надежда на скорый и счастливый конец этой истории.
Вопрос был неправильным: уж если Кречетов за что-то брался, то делал это на «отлично», и врать или что-то придумывать он бы не стал.
– Потому что этот мужчина – я, – ответил Егор и, насладившись минутой тишины и ошалелыми лицами отцов, встал, вынул из заднего кармана джинсов сложенный листок белой бумаги, положил его на край стола и пошел к двери.
На пороге он обернулся и спросил:
– Надеюсь, я могу идти? – Он улыбнулся и прищурился. – И, Петр Петрович, не забудьте меня позвать, когда соберетесь выдать замуж третью дочь. Не будем нарушать традицию.
Петр Петрович с удовольствием сказал бы пару ласковых, но рука потянулась к листку. Развернув его, он прочитал: «Ермошина Любовь Викторовна…» Дальше шли цифры номера телефона.
– Я, пожалуй, тоже пойду, – засуетился Лев Аркадьевич, совершенно не замечая растерянного состояния друга, до того было велико его счастье! – Свадьбу будем играть в «Пино Гроз». Моццарела с томатами и базиликом, устрицы, крем-суп из зеленой спаржи, лосось по-шотландски… ирисы и тюльпаны… бежевые тона… чайные… или… салатово-желтые… – Замятин так и вышел из кабинета, бормоча под нос то одно, то другое.
А Петр Петрович сел за стол и положил перед собой листок бумаги и мобильный телефон. Сложно ли набрать несколько цифр? Еще как сложно!
«Ладно, Кречетов, однажды я тоже сделаю для тебя что-нибудь хорошее. Однажды», – ворчливо, но с нотами благодарности пообещал он и дотронулся пальцами до строки «Ермошина Любовь Викторовна».
Наверное, сейчас ему вновь послышатся бряканье браслетов, мяуканье кошки и прерывистое уханье филина. Петр Петрович улыбнулся, задержал дыхание и протянул руку к телефону.
* * *– Из-за поясницы трем страдальцам пришлось отказать, – Рада с кряхтением поднялась со стула и пошаркала к окну. – Временно, конечно. Один все о наследстве твердил, мол, чувствует, что какие-то дальние родственники, такие дальние, что он их и не помнит, оставили ему огромное наследство. И надо бы растолковать ему, кто и где. Второй с рядовой проблемой – молодая не любит, а хотелось бы. Третий мечтает узнать дату смерти соседей. Непонятно, почему у меня только поясница разболелась, а не отказало все сразу?
– Вот и отдохни спокойно, – убирая мазь в коробочку, с улыбкой ответила Люба. – Ты даже в субботу и воскресенье в салоне сидишь.
– Кто бы говорил, – фыркнула Рада, открывая створку окна. – Сама то над тетрадками чахнешь, то сорняки в теплице выдергиваешь.
– Как раз сегодня я отдыхаю, всего два урока было.
Старая Рада повернулась и задумчиво посмотрела на внучку: и спросить о многом хочется, и воздержаться бы не помешало. В душу-то залезть не трудно, а надо ли? А душа трепещет, ноет, терзается, ишь как цыганские глаза горят!
