Николас Спаркс - Выбор
Он ухватился руками за стол, чтобы не потерять равновесия. Мадлен подошла, звеня ключами от машины. Тревис оглядел приемную, посмотрел на девушку, затем уперся взглядом в пол – а потом поднял глаза и одними губами произнес то, что услышал по телефону несколько секунд назад:
– Габи очнулась.
Двадцать минут спустя, не менее тридцати раз сменив ряд и трижды проскочив на красный свет, Мадлен остановилась у входа в клинику. Тревис за время поездки не произнес ни единого слова – только улыбнулся в знак благодарности, когда открыл дверцу машины.
Он волновался и был возбужден свыше всякой меры. В то же время Тревис не мог избавиться от мысли, что не так понял Гарриса. Может быть, Габи очнулась всего на мгновение, а затем снова впала в кому; может быть, кто-то принял желаемое за действительное. Может быть, Гаррис имел в виду лишь какое-то неопределенное улучшение. Голова у Тревиса, когда он шагал к дверям, кружилась от надежды и отчаяния.
Элиот Гаррис ждал его и казался куда более сдержанным, чем Тревис мог вообразить.
– Я уже вызвал терапевта и невролога, они приедут через несколько минут, – сказал он. – Пойдемте в палату.
– С Габи все в порядке?
Гаррис, почти посторонний человек, положил руку ему на плечо и легонько толкнул вперед.
– Ступайте, – сказал он. – Она вас звала.
Кто-то открыл перед Тревисом дверь – он даже не понял, мужчина или женщина. Тревис вошел и поднялся по лестнице – чем выше он поднимался, тем слабее становился. На третьем этаже толкнул дверь и увидел медсестру и санитара, которые как будто ожидали его. По их взволнованным лицам Тревис догадался, что служители, наверное, наблюдали за его приездом и теперь хотели рассказать, что случилось, но он не остановился, и они промолчали. Еще шаг – и у него едва не отказали ноги; Тревис на мгновение прислонился к стене, чтобы не упасть. А потом двинулся к ее палате.
Вторая комната слева. Дверь была открыта. Подойдя ближе, Тревис услышал негромкие голоса. На пороге он задержался и подумал, что стоило хотя бы причесаться. Впрочем, какая разница? Он вошел в палату, и лицо Гретхен просияло.
– Я была в больнице и случайно узнала… Я просто не могла не приехать…
Тревис почти не слышал медсестру. Он видел только Габи, свою жену, которая лежала на больничной кровати. Она, кажется, не вполне понимала, где находится, но ее улыбка сказала Тревису все, что он хотел знать.
– Я знаю, вам нужно о многом поговорить… – продолжала Гретхен.
– Габи? – прошептал Тревис.
– Тревис… – хрипло отозвалась та. Ее голос стал сиплым и ломким, но все равно – это был голос Габи. Тревис медленно шагнул к кровати, не сводя глаз с жены. Гретхен попятилась и тихо прикрыла за собой дверь.
– Габи? – повторил Тревис почти недоверчиво. Точно во сне, он наблюдал за тем, как она кладет руку себе на живот, явно тратя на это последние силы.
Он сел на кровать рядом с женой.
– Где ты был? – спросила Габи, с трудом выговаривая слова, но так страстно и нежно, что ошибиться было невозможно. – Я не знала, где ты был.
– Теперь я здесь, – ответил Тревис, и тут плотину прорвало. Он бурно разрыдался. Склонившись к Габи, он мечтал, чтобы она его обняла, а ощутив руку жены на своей спине, начал плакать еще сильнее. Это был не сон. Габи обнимала его, она знала, кто он и как много она для него значит. Это не сон – больше ни о чем Тревис думать не мог. Это не сон.
Поскольку Тревис не мог оставить Габи, отец подменял его в клинике несколько дней. Лишь потом он вернулся к более или менее нормальному рабочему расписанию – и до сих пор, когда дочери бегали и смеялись во дворе, а Габи возилась на кухне, ловил себя на том, что вспоминает минувший год. Воспоминания о днях, проведенных в больнице, расплывались и путались, как будто сам Тревис тоже побывал в коме.
Разумеется, она не вышла из комы без последствий. Габи сильно похудела, мускулы атрофировались, левая сторона тела долгое время была парализована. Прошел не один день, прежде чем она смогла стоять без поддержки. Лечение продвигалось медленно; Габи по-прежнему ежедневно проводила два-три часа с терапевтом, а поначалу часто приходила в отчаяние из-за того, что больше не в состоянии делать самые простые вещи. Она ненавидела свое исхудавшее тело и неоднократно замечала, что, кажется, постарела лет на пятнадцать. В такие минуты Тревис всегда говорил, что она прекрасна. Он действительно был готов в этом поклясться.
Кристине и Элайзе понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть. В тот день, когда Габи очнулась, Тревис попросил миссис Гаррис забрать девочек из школы. Семья воссоединилась через час, но, войдя в палату, девочки не решались подойти поближе к матери. Они прижались к Тревису и односложно отвечали на вопросы Габи. Прошло полчаса, прежде чем Элайза наконец устроилась бочком на постели. Кристина избегала мать целые сутки и держалась так замкнуто, как будто встретила Габи впервые в жизни. Вечером, когда ее отправили обратно в больницу и Тревис повез дочерей домой, Кристина спросила: «Мама совсем проснулась, или она снова заснет?» Хотя врачи утверждали, что рецидива случиться не должно, никто тем не менее ничего не гарантировал – по крайней мере пока. Тревис боялся того же, что и Кристина; если он видел, что Габи спит, у него замирало сердце. Он легонько толкал жену, опасаясь, что та не откроет глаза. Когда Габи просыпалась, Тревис не в силах был скрыть облегчения. Поначалу она понимала его беспокойство и признавала, что мысль о рецидиве ее тоже пугает, но затем тревоги мужа начали раздражать. На прошлой неделе Тревис начал гладить ее руку посреди ночи. Габи открыла глаза, взглянула на часы и обнаружила, что они показывают начало четвертого. В следующую секунду она села и гневно воззрилась на Тревиса:
– Прекрати наконец это делать! Я хочу спать. Без помех и регулярно, как все нормальные люди! Я устала, разве ты не понимаешь? Ты что, собираешься до конца жизни будить меня через каждый час?!
Больше она ничего не сказала. Ссоры не получилось, поскольку Тревис даже не успел ответить – жена повернулась к нему спиной, что-то бормоча себе под нос. Но это было настолько… в духе Габи, что он облегченно вздохнул. Если она больше не боялась впасть в кому – а Габи клялась, что не боится, – то Тревис готов был ей поверить. Или по крайней мере дать выспаться. Честно говоря, он сомневался, что страх когда-нибудь исчезнет полностью. И теперь посреди ночи он просто прислушивался к ее дыханию. Убедившись, что оно неровное в отличие от тех дней, когда Габи лежала в коме, Тревис отворачивался и засыпал.
Они заново привыкали друг к другу. Тревис понимал, что нужно время. Много времени. Они еще не обсуждали его поступок, нарушивший волю Габи, и Тревис не знал, состоится ли этот разговор вообще. Он уже пересказал жене все те воображаемые диалоги, которые они вели в больнице, а вот она мало что могла поведать. Габи не помнила ни запахов, ни звуков, ни прикосновений. «Время как будто… исчезло».
