Шарлотта Мендельсон - Почти англичане
Встреча лицом к лицу пошатнула ее решимость его забыть. Ну же, думает Марина. Будь сильной.
Нужно что-то сказать. Люди ждут.
– А что? – спрашивает она. Кто-то за спиной хихикает. – То есть, что ты хотел…
Он худой, с крошечной щербинкой на стеклах очков. Ее сердце мечется, словно кролик. Если бы упасть в обморок или трагически погибнуть – это избавило бы от разочарования, которое обязательно ждет впереди. Одна половина ее мозга напоминает: ты никто, надеяться глупо. Другая говорит: в этой школе нет пары ближе вас двоих. Сделай что-нибудь, покажи ему. Это твой шанс найти свое счастье.
Однако инстинкт никогда не был Марине другом. Послушавшись его, она оставила маму, поступила в Кум-Эбби, сопротивлялась притязаниям Гая, пыталась быть собой. Пустила все под откос. Ясно ведь, что такие люди, как Вайни, лучше разбираются в жизни. Ей повезло иметь перед глазами пример – он станет ее религией. И Марине известно, что родители Гая думают о мальчиках вроде Саймона Флауэрса.
Он отступает на шаг и кусает губу. О, эти губы: когда-то Марина часами размышляла, какие они припухлые и как нужна им гигиеническая помада. Теперь она отводит взгляд. Саймон пускается в путаные объяснения – что-то насчет клуба по вторничным вечерам, – но Марина не слышит. Она сосредоточенно дышит носом, словно поднимает тяжести. Нет, говорит она себе, хотя тело кричит – да, пожалуйста, да! – и тянется вперед, как металлическая стружка к магниту. Марина вдыхает мужской аромат, сжимает зубы и мотает головой.
– Я… – Она откашливается. Язык – как комок шерсти; она облизывает губы, забыв, что это мощный сексуальный сигнал. – Вообще-то у меня совсем нет времени на факультативные… занятия.
– Уверена? А Монти решил, что тебе понравится.
– Прости, но…
– Он думал, общеизвестные факты – твой конек. Ну, ладно, ничего страшного.
– Подожди, ты хочешь сказать… Боже, ты про команду? Ты, ты тоже там?
Он ласково ей улыбается.
– Вообще-то я капитан.
– Ничего себе!
Где-то в глубинах Кум-Эбби, за секретной лестницей и потайным коридором, все это время был уголок для таких, как она. Место, где можно помнить среднее имя Коула Портера или знать, что такое «синекдоха», и не бояться насмешек. Где можно завести настоящих друзей. С ума сойти!
– В следующем триместре, ты имеешь в виду? – спрашивает она. – Не сейчас?
– Нет, правда, приходи. Попытка не пытка.
Вот же оно, перед ней: судьбоносное мгновение, которого она так ждала и к которому всегда была готова, зная, что остальное – лишь неприятная тренировка, серия испытаний, призванных отточить ее способности и укрепить силы. Будущее простерлось перед ней ковровой дорожкой. Затем в воображении возникает картина: они вдвоем, держась за руки, стоят в вестибюле «Стокера» среди сапог, и Марина знакомит Саймона с миссис Вайни.
Пояс впивается в бок, напоминая, что быть взрослым не значит потакать своим слабостям, что простая достойная жизнь, полная культуры и воздержания – вроде той, которую вел Монтень в своей башне из книг, – требует жертв.
Марина выпрямляет спину. Она хочет крикнуть: «Возьми меня», хочет, чтобы ее приняли в мир приходящих учеников с его портфелями и замотанными скотчем очками, – но разве это желание не доказывает, что нужно сопротивляться? В ней говорит ее низость. Вайни укажут ей путь.
– Как вы думаете, – спрашивает Лора у Сьюз, – когда Петер вернется?
Ее все сильней охватывает странное чувство. Поначалу она приняла его за морскую болезнь – но откуда взялись кипение в животе и жар по спине и шее? Что это, живительный и праведный гнев на мужа, который появился из ниоткуда и ждет, что Лора возьмет на себя все заботы?
Она уже готова уйти, но в дверях появляется Петер. Выглядит он довольно паршиво: спецовка промокла, хотя Лора не видела за грязными иллюминаторами дождя, короткий ежик на голове из интересного стал слегка угрожающим, как у контуженого советского солдата. Вслед за Петером входит высокий блондин, предположительно Йенсен, который кивает Лоре, будто она здесь затем, чтоб надраить палубу. Петер с гордостью извлекает из хозяйственного пакета два банана, нарезанный белый батон и пачку чего-то, похожего на гравий.
– Адзуки, – сообщает он Сьюз. – Аминокислоты.
– Ты сказал, – напоминает Лора, – прийти до полудня.
– Черт, прости…
– Нет, – возражает Сьюз, – он сказал «после полудня». Я слышала.
– Почему же молчали? Я ждала…
Петер тяжело болен, а она скандалит на пустом месте. Как безнравственно. Все удивленно смотрят на Лору, будто набитое чучело вдруг заговорило.
– Неважно, – говорит она. – Извините.
Петер улыбается, и Лора нечаянно отвечает улыбкой. Пока остальные заваривают себе особенный хиппи-чай и ополаскивают емкость из-под рассады, она живописует свои курьезные попытки выбраться утром из Вестминстер-корта, а потом, сама не заметив как, заводит рассказ о Дне основателя.
– Что? – говорит Петер. – Три дня? Черт, как ты только выдержишь?
– Знаю, знаю. Это странное место, Кум-Эбби. Чудовищное, честно говоря.
– И в Дорсете?
– Да.
– Ненавижу деревни. Всюду холмы, коровьи лепешки. Там правда так ужасно?
– Не то слово. – Она не одергивает себя, а тычет его носом в подробности, наблюдая, как произнесенные слова обретают вес. Как же она ненавидит эти свои сомнения!
– И чья была идея? – спрашивает Петер и машет на прощание друзьям, которые, накрасив лица, идут на детскую вечеринку (кажется, это основной заработок Йенсена). Лоре ужасно трудно быть с ними вежливой, но она себя заставляет. В конце концов, здраво рассуждает она, эти двое заботились о Петере, а она нет. Они купали его, видели шрам…
– Детка? – говорит Петер.
– Ее идея, Маринина. Полностью. Хотя остальные ее поддержали. Сам знаешь. Просто…
– Что?
Она некрасиво шмыгает носом.
– Я… мне не хватило смелости…
– Сказать им «нет»? Я тебя не виню. Черт, надо же было придумать…
– Ты никогда не даешь договорить. Не в этом дело.
Ей нужен платок. Она осторожно тянется за спину, к кухонному полотенцу, потом отдергивает руку и утирается ладонью.
– Не хватило смелости, не знаю… Сказать, чтобы она осталась, потому что нужна мне.
– Эй, эй…
– Отойди.
– Не отойду. Лучше сяду, вот так.
– Перестань. Хватит меня успокаивать.
– Лора. Ну и козел же я был…
– Это точно.
– Говнюк.
– Да, но…
– Сраный говнюк.
– Вот чего мне не хватало – крепкого словца.
– Мудак.
– Ну…
– Не спорь.
– Не спорю.
– Я бы хотел…
– Интересно… – не подумав, говорит Лора, – у тебя были… А, неважно. Конечно, были.
– Что?
– Сам знаешь что.
