Адриана Триджиани - Лючия, Лючия

— Что с тобой стряслось? — спрашивает папа, пока я снимаю пальто.

— Не со мной, с магазином. У нас в отделе проводят проверку.

Мне не хочется обсуждать это с папой, поэтому я иду на кухню. Но он следует за мной.

— Что с работой? — спрашивает он.

— Пока неизвестно, — говорю я таким тоном, чтобы он понял, что разговор окончен.

Мама спускается по лестнице и присоединяется к нам в кухне:

— Лю, я решила надеть на твою свадьбу коралловые бусы. Сначала я подумала насчет бирюзы, но потом поняла, что хочу чего-то поярче, более праздничного, нарядного. Как тебе кажется?

— Лючии скоро негде будет работать, — объявляет папа.

— Папа, — возмущаюсь я.

— И что? Она же скоро выйдет замуж, — беспечно говорит мама. — Ей не придется работать. И по дому будет хватать забот.

— Ты сейчас говоришь точь-в-точь как Клаудия Де Мартино, — замечает папа.

— С чего вдруг ты вспомнил ее, — защищается мама.

— Потому что у нее были точно такие же мысли насчет Лючии.

Папа накалывает на вилку мясо, которое потихоньку тушится на плите.

Мама протягивает ему небольшой металлический поднос и говорит:

— Антонио, послушай меня. Лючия выходит замуж за очень порядочного, образованного человека. Они будут жить совсем иначе, не так, как мы с тобой. Он человек практичный, часто бывает в разъездах, он, — поднимает она вверх руку, — часть «высшего света». Они ведь будут жить в пригороде, так? В доме с видом на океан, в прихожей которого будет висеть люстра из Мурано. Посмотри-ка. А в нашей прихожей стоит торшер, который стоял тут еще до нашего приезда. Эта девушка не похожа на нас, и хочешь ты того или нет, тебе придется признать это. — Мама обнимает меня: — У нас одна дочь, и мне совсем не хочется терять ее, потому что ни одного из мужчин, с которыми у нее были отношения, ты не считаешь вполне ее достойным.

— Разве может мужчина быть вполне достойным? — восклицает папа.

— Просто некоторые порядочнее других.

— Папа, да что с ним не так?

— Я не понимаю его, Лючия.

— Но зачем, скажи, тебе это надо? — прерывает его мама. — Ей с ним жить, не тебе.

— Ты просто вообще не хочешь, чтобы я выходила замуж! — в сердцах бросаю я.

— Неправда. Я признал Розмари, я сумел полюбить ее. Я разрешил моему сыну Эксодусу остаться в Италии с Орсолой, потому что характер у нее очень похож на характер твоей матери. Они отличная пара. Если бы я понял, что Джон Тальбот в силах стать тебе хорошим мужем, я бы во всем стал тебе помогать, поддерживать. Меня не интересует, влюблен он в тебя или нет, меня беспокоит он сам. Я переживаю. Прости уж меня. Иначе не получается.

Если бы только папа знал, насколько мне необходимо поговорить с ним о моих опасениях, особенно сегодня. Но он сделал все для того, чтобы этот разговор не состоялся. Мне постоянно приходится отстаивать своего жениха, поэтому я не могу быть до конца честной. Я напугана, ужасно напугана тем, что не смогу жить в мире Джона, не смогу привыкнуть к образу его жизни. Я боюсь, что мне придется соглашаться со всеми его безумными затеями, будь то начало нового предприятия или покупка таких вещей, каких мы не можем себе позволить. Мне даже не известно, какими деньгами он располагает. Мне страшно разозлить его своими расспросами. Я росла и видела, как мои родители делят все обязанности, включая денежный вопрос, но Джон ведет себя так, словно подобные вещи для него пустяковые, презренные, раздражающие. Наверное, я боюсь оказаться недостойной Джона Тальбота.

— Папа, прошу тебя, перестань переживать. Мне нужна твоя поддержка. Помоги мне.

Я, наверное, выгляжу жалко, потому что папа обнимает меня.

— Я всегда буду с тобой, — говорит он.

— Однажды он полюбит Джона, — обещает мама.

— Я тогда стала бы еще счастливее, — всхлипываю я.

Папа выглядит таким изнуренным в ярко-желтом свете кухонной люстры. Я причина того, что мой папа состарится раньше срока.

Поднимаясь вверх по лестнице в свою комнату, я хочу, чтобы этажи не заканчивались, чтобы я могла подниматься до тех пор, пока не почувствую себя хотя бы чуточку спокойнее. Как я скучаю по Эксодусу, особенно сегодня! Не знаю почему, но я уверена, когда мы собираемся все вместе, никто не может причинить нам вреда, обругать или наслать проклятье.

Когда до свадьбы остается несколько дней, я вдруг понимаю, что начала вставать все раньше и раньше по утрам (сегодня я проснулась в три часа) и не могу заснуть снова. Я лежу в постели и размышляю о Джоне.

Сегодня я прокручиваю в голове эпизод, который произошел в июле. Я сидела в машине с Джоном, он вез меня домой после работы. Я приглашала его зайти к нам, но он не мог, потому что у него была назначена какая-то встреча. Я уже было собралась выйти из машины, но он, улыбаясь, спросил: «Чековая книжка с тобой?» Я достала свою расчетную книжку и выписала чек на имя Джона Тальбота. Потом согнула его и аккуратно оторвала от книжки. «Это все что у меня есть, дорогой», — сказала я. Он взял чек, даже не заглянув в него, сложил в несколько раз и сунул в нагрудный карман своего пиджака. «Немного, малышка, но это все, что у тебя есть», — весело сказал он, а потом поцеловал меня. Я понимаю, что это была всего лишь шутка, но для меня эти слова были словно пощечина.

— Лючия! — зовет снизу мама.

— Да, мам?

— Ты можешь заскочить в «Гросерию» по дороге на работу?

Я беру свою сумку. Внизу мама подготовила бумаги.

— Передай это папе и скажи ему, чтобы внимательно перепроверил каждую цифру. Поставщик прислал список блюд, которые будут на праздничном ужине. Как Делмарр, красивое платье сшил?

— Элегантное, мама. Сколько у нас приглашений?

— Около трехсот, — говорит мама. — Куда им отправлять подарки?

— В Хантингтон.

— Как продвигается строительство?

— Я не видела, мама. Джон хочет сделать мне сюрприз. Мы проведем там нашу первую ночь.

— Так и должно быть, — с гордостью говорит мама.

Слава богу, она никогда не заговаривала о брачной ночи. В противном случае у меня на душе было бы уже два греха: смертельный (прелюбодеяние) и простительный (обман).

Когда я прихожу в «Гросерию», папа, словно скульптуру, устанавливает на высокую тумбу большую головку пармезана.

— О, интересный ход, — говорю я.

— А ты как думала, откуда у тебя талант? — улыбается он.

— Ты уже взял смокинг на прокат?

— Нет.

Он идет к кассе, я следом за ним.

— Ребята уже позаботились о костюмах. По крайней мере, ты бы мог…

— Подвести к алтарю и выдать замуж самую красивую девушку Гринвича.

Пока он выкладывает в кассу мелочь, заверяет меня: