Пат Бут - Сестры
– Ну, Билли Бингэм, милости просим, блудный сын, – наконец проговорила она. – Пожалуйте назад, – добавила она почти сердечно и тут же пожалела, что тон оказался слишком просительным.
– Я здесь из-за картин, Джули. Там, за воротами, меня ждет грузовик.
– Ах, разумеется, за картинами, а не просто так. Как я могла забыть об этом! А я-то на одну секунду решила, что ты приехал повидаться со мной. Конечно, я уже смирилась со своей непригодностью: по-видимому, дело в том, что кто-то другой платит тебе, чтобы ты его трахал.
– Я не хочу сражаться, Джули. Я просто хочу забрать картины и уйти.
Черт бы его совсем побрал, он и в самом деле приготовился снести все, чтобы уйти. Она быстро отбросила ружьишко и схватилась за пушку.
– Знаешь, в один безумный миг я решила, что до твоего тела добрался Ивэн Кестлер.
Она внимательно вглядывалась в него. Краска залила его щеки.
– Откуда ты узнала про Ивэна Кестлера? – Что еще, эта ведьма преследует его? Неужели ее нельзя просто оттолкнуть? Неужто она так от него и не отвяжется? Решимость просачивалась у него сквозь все поры.
– Ах, да малыш Ивэн сам позвонил мне. Ты так тронул его, разве не понял? А когда ты отправился с ним в какой-то чертов клуб, то страшно уязвил его гордость. А знаешь, чего ему хотелось? Это почище любого извращения. Он хотел взглянуть на твои картины.
И она опять замолчала. Все шло как нельзя лучше. Его лицо побледнело, так же как и костяшки сжатых кулаков. Теперь единственное, что его волновало, это мишень, на которой сосредоточился его взгляд, и он принял вызов.
Билли негромко произнес:
– Ты не должна была позволять ему смотреть мои картины.
– Да… но я позволила, Билли. Я же знала, как ты гордишься. Это же была великолепная возможность узнать мнение о них настоящего эксперта. Должна признаться, я никогда не понимала твоей мазни, но, как ты всегда повторял, «кто я такая?». Ну а все мы хорошо знаем, кто такой Ивэн Кестлер, не правда ли, мой дорогой Билли?
Билли почувствовал, что теряет сознание. Ивэн Кестлер, который был знаком с Богами Искусства, запросто беседовал с ними, жил среди них. Ивэн, со столь всевидящим оком, что даже враги признавали его величайшим ценителем и судьей красоты. Ивэн говорил ему, что хочет посмотреть его работы, но Билли не отдавал себе отчета в том, что это могло значить. Перед лицом кестлеровского неодобрения мог ли он верить дальше в свою звезду, мог ли сохранять дальше веру в свой гений, которая выжила, несмотря на отсутствие признания? Что вся его жизнь без этой веры? Именно уверенность в своем искусстве поддерживала его в черные ночи, когда душа его неприютно скиталась по равнине мрака во все долгие часы, дни и недели отчаяния. Без его искусства жизнь становилась пустым сосудом, лишенным смысла в безжалостном и непостоянном мире. Без его искусства Джули Беннет выиграла, а он проиграл, и ему уже некуда будет скрыться от этой кошмарной правды. И он будет ничтожным, бездарным приживальщиком, нахлебником, каким она его себе всегда и представляла, и ему ничего не останется, как ублажать ее. Снова и снова будет он пресмыкаться на полу у ее кровати и молить о прощении, пока она будет готовить свое мощное тело к усладам. Как ни ужасно это было, но ему пришлось обдумать все это за считанные доли секунды.
– И ты не хочешь узнать, Билли, что думает Ивэн о твоих картинах?
Билли открыл было рот, но какой смысл был в словах?
Хорошими эти новости быть не могли. Джули Беннет слишком радовалась, а это означало, что она готовит какую-то гадость. У нее все было написано на ее хищном, ухмыляющемся лице, таком круглом и самодовольном, таком порочном в своей жестокости. Если Ивэну понравились его полотна, тогда он утвержден как художник и уничтожен как просто любовник. И поэтому он молчал, ожидая, когда острая бритва полоснет его и отнимет единственную жизнь, которая была ему нужна.
– Ну, знаешь, поначалу Ивэн молчал. Он просто опустился на стул, бедняга. А знаешь, что с ним случилось после? В жизни бы не поверила, если бы не увидела своими глазами. – Она поднялась, и ее огромная, как у горбатого, грудь, выпятилась, словно у оперного певца.
Билли напрягся.
– Он заплакал. Слезы лились в три ручья, Билли. Столько уродства вокруг. И он расплакался, увидев повсюду одно только уродство. – Она торжествовала победу, ее голос дрожал, высокий от счастья и в каждом произносимом слове. Это был приговор, низводящий жизнь в ад и обрекающий ее вечному проклятию, и это-то доставляло ей страшное удовольствие.
В глазах Билли появились слезы.
Она заметила их и воодушевленно продолжала экзекуцию. Он был в безвыходном положении. Потом можно будет восстановить его, но сейчас надо полностью изничтожить, сломив его волю и укрепив свою собственную.
– Мы с Ивэном поговорили об этом. Он в самом деле был потрясен. Самонадеянное уродство вконец его добило. Самоуверенность, которая допускает эти «бесконечные повторы», – это собственные его слова. Даже не предполагала, что он может быть таким чувствительным. Обычно представляешь себе этих дельцов чековыми книжками, в которых и бьются их сердца. Но нет, знаешь, твои работы очень на него подействовали. Мне показалось, что ему нужно плеснуть бренди, чтобы привести его в порядок. – Она засмеялась собственным словам, глядя на его пораженное лицо, и, едва пересилив себя, постаралась ослабить причиненную боль. – Разумеется, я сказала ему, что он слишком близко к сердцу воспринял картины и что не все так уж отчаянно плохо. Ты же знаешь, эти кабинетные геи к тому же гениальные драматические актеры. Я предположила, что, быть может… после нескольких занятий…
Билли посмотрел на нее. Так вот теперь его будущее? Значит, альтернативы нет? Для нее этот лепет – речь победителя, догадался он.
– Возвращайся ко мне, Билли. Наплюй на всех этих странных типов вроде Кестлера! Здесь, со мной, ты в безопасности. Нам же так хорошо вместе. Мы нужны друг другу. И у тебя даже будут собственные деньги. Как насчет этого? Небольшой собственный трастовый фонд, например, так что и свой капиталец заведется лет через пять-десять. Что скажешь? Мы могли бы для начала вложить в это, скажем, четверть миллиона, а потом добавить, смотря по тому, как пойдут дела…
Билли застыл на краю пропасти. Он не знал, что он сейчас скажет. Затем одна мысль толкнула его, мысль, которая приказала ему жить. Она называлась очень коротко: «Джейн».
Джейн, которую намеревалась уничтожить эта дьяволица, которая, возможно, в эту минуту была в страшнейшей опасности. И которую он обещал защитить. В его голове обрушился словно водопад из воспоминаний – прикосновений ее тела, вкуса ее губ. Он словно заклинание еле слышно бормотал ее имя, и это помогло ему принять решение.
