Юлия Туманова - Богинями мы были и остались
Я благоразумно вернулась на вокзал, сдала все это барахло вместе с рюкзаком и своей сумочкой в камеру хранения, надела в туалете купальник и шорты и направилась к морю.
Пляж был усеян телами, но мне кое-как удалось пробраться к воде. Слева маячил остов старого, полуразрушенного завода, по правую сторону серели горы, а впереди… Впереди было сказочное, бесконечное, голубое чудо — страстный поцелуй, в котором слились небо и вода. Невероятно, но еще сутки назад — время, которое пролетело для меня в поезде совсем незаметно, — я дышала столичными газами, топтала асфальт старыми кроссовками, боялась бандитов, играла во взрослые игры по детским правилам.
К вечеру автобус привез меня в Новомихайловку. Расторопные бабульки тотчас обступили толпу пассажиров, мне едва удалось вырваться из объятий какой-то старушки, уверяющий, что ее домик у самого берега и комнату она сдаст практически задарма. Решительным шагом я направилась к дому Степаныча, узнавая по пути окрестные магазинчики, террасы, увитые виноградом, и очертания гор, застывших на горизонте.
Матвей Степаныч не был стариком в общепринятом смысле этого слова. Несмотря на свои семьдесят, он еще работал, каждый день копался в огороде и задорно ухаживал за местными кумушками. Он был невысокого роста, но очень крепкий, кряжистый, с большими руками. Южное солнце оставило следы на его лице — испещрило морщинками лоб, выжгло до рыжины брови, опалило ресницы, взгляд его узких, светлых глаз казался наивным и чуть смущенным, оттого что он часто моргал. Но Степаныч отнюдь не был наивен. Натура у него была добрая, но с хитрецой, как у большинства южан, привыкших лукавить с многочисленными и незваными гостями.
Степаныч жил в двухэтажном домике: лестница с прошлого года осталась все такой же скрипучей, звонок таким же визгливым. Эти звуки сладкой болью отдались в моем сердце. Дверь открылась, и я увидела Степаныча. Такого, каким и ожидала увидеть: в аккуратной, просторной рубахе, заправленной в длинные шорты, прищуренного, с папироской в зубах.
— Здорово, красавица! А чего это Горька не сказал, что ты приедешь?
При звуке этого имени все внутри у меня перевернулось. Казалось, так давно я не произносила его вслух и не слышала от других.
— Он не знает.
— Ну чего ты стоишь? Проходи, проходи… Не знает, говоришь? Что, решила сюрприз сделать?
— В смысле?
— В смысле обрадовать, — Матвей Степаныч хохотнул, — а то он все: «У нее работа, она вырваться не может». И ходит как в воду опущенный…
Я судорожно сглотнула и машинально присела на краешек стула в прихожей.
— Он здесь?
— А где ему быть? У него тут выставка вторую неделю. «Бегущая по волнам»… О как!
Матвей Степаныч горделиво потряс кулаком. Мол, знай наших! Мол, вон че можем — «Бегущая по волнам»! Это тебе не фунт изюма.
— Тебя чего, укачало? — заботливо склонился надо мной старик.
— Не, все нормально.
— Нормально! Хоть бы мне телеграмму отбила, приперла вон целый рюкзак, а теперь все у ней нормально! Поди, спина болит?
— Попить бы.
Он хлопотливо загремел стаканами:
— Молочко есть. Горька вон квас хлещет. Или тебе че покрепче?
— Покрепче, — решительно произнесла я. Степаныч посмотрел на меня внимательней:
— Что-то ты, Марина, не в себе будто. Совсем Москва тебя запылила. Говорю же Егору, переезжайте сюда, чем не жизнь — солнышко, песочек, квартиры дешевые опять же.
Последние слова он с подковыркой сказал, я заметила и вскинула на него вопросительный взгляд.
— Ну! Хватит, может, тебе дурака валять? Всех денег не заработаешь, все хатки не перепродашь.
Вот, значит, как Горька обрисовал ситуацию. Я не вылезаю из Москвы, зарабатываю бабки и совсем потеряла человеческий облик. А разве это неправда? Я была вынуждена признать, что так оно и есть. И мне стало легче от этого признания.
— Спасибо, Степаныч. Слушай, а Горька сейчас где?
— Так в Сочи, там выставка-то.
— Автобусы туда ходят от вас?
— Нет, милая, только электрички от Туапсе. Да ты не суетись, он к ужину обещался быть…
— Нет, я поеду.
— Разминетесь еще… — пробурчал он.
— Не разминемся, — твердо сказала я и повторила с какой-то радостной, окончательной убежденностью: — Не разминемся!
В Сочи я не бывала, но Степаныч мне подробно объяснил, как добраться до выставки, Горька его возил, показывал свои работы. Я не чувствовала усталости, как будто это и не мне вовсе пришлось сегодня потолкаться на рынке, трястись в автобусе, а потом в электричке.
…В Доме искусства было много народа, в основном отдыхающие: молодые цыпочки в золотом загаре и коротких соблазнительных платьицах, «новые русские» с сотовыми телефонами, прижатыми к уху, и внушительными брюшками, вываливающимися из шорт, степенные матери семейств в соломенных шляпах и с оравой крикливых ребятишек. Вся эта разношерстная публика глядела на меня с недоумением. В Москве я привыкла к тому, что люди мало обращают внимания друг на друга. Столица до такой степени демократична, что ты можешь пройтись по Красной площади нагишом, и вряд ли кто-то удивится, разве что милиционер остановит. Здесь же каждый счел своим долгом окинуть меня презрительным взглядом — запыленная, в стоптанных кроссовках на босу ногу, в купальнике и шортах, я выглядела белой вороной среди этих людей, которые тщательно принарядились для культурного похода. Я не стала смотреть фотографии, а сразу прошла в туалет. Там я умыла лицо, расчесала пятерней спутанные волосы и обнаружила в сумочке косметичку. Вспомнив наставления Лики и ее порхающие пальчики на своем лице, я достала карандаш, тени, тушь и приступила к священнодействию. Мне хотелось, чтобы Горька при встрече со мной не слишком испугался. Через десять минут я поняла, что все бесполезно — руки у меня слишком тряслись, чтобы провести хотя бы одну прямую линию. Я умылась еще раз и независимой походкой покинула туалет. Спиной я чувствовала недоуменные взгляды тех дамочек, которым повезло наблюдать мою неудавшуюся попытку накраситься. Плевать, сказала я себе и вошла в зал.
Я очень смутно представляла, где тут можно найти Горьку. Мне казалось, он должен стоять возле своих фотографий и слушать отзывы посетителей, чтобы быть в курсе мнения. Или ему это было не нужно? Я не знала, насколько мой любимый тщеславен, мне никогда в голову не приходило даже задуматься об этом.
От моих саморазоблачений меня отвлекла небольшая фотография, которая висела прямо напротив. Я сдвинулась с места, чтобы разглядеть ее получше. Там было море, только море, но оно наслаивалось само на себя в разных вариациях — вот штиль, спокойная, ровная гладь бледно-голубой воды, вот белая пена волн, вот темно-синие, почти черные штормовые валы и серые облака, нависшие над морской пучиной. Я взглянула на фамилию автора, нет, это был не Горька, а какой-то А. Полянских. Или какая-то. Бросив последний взгляд на скомбинированное фото, я отошла. Мне вдруг стало любопытно: Егор работает так же или создает только естественные картины природы? Я быстро пошла вдоль стен, изучая не сами фотографии, как остальные посетители, а ища глазами знакомую фамилию. Вот он! Вот еще! И еще, и еще. Я насчитала шесть фотографий Егора, я не знала, много это или мало, профессионал он или не достиг пока этого уровня. Мне хотелось думать, что он самый лучший в своем деле. Я подняла глаза на одну из фотографий. И тут же у меня перехватило дыхание.
