Татуированная любовь - Гайя Алексия
Похоже, мне нравится наблюдать за тем, как она волнуется. Черт возьми, какая же я сволочь. Наверное, я стараюсь заставить людей страдать так же, как и я. Может быть, меня успокаивает, что не одному мне плохо…
Закрываю глаза. Черт побери, Солис, ты что, издеваешься надо мной? «Все испортить»? В моей жизни нет ничего, что можно было бы испортить, понятно?
Делаю длинную затяжку, и сигарета уменьшается вдвое. Вдруг слышу медленно приближающиеся шаги. Придурок, если ты решил напасть на кого-то ночью в парке, то ты выбрал не того.
Рядом со мной мягко оседает тень с банкой пива в бумажном пакете. Черт побери, кто же ты? Стараюсь как можно меньше обращать внимание на фигуру.
Как этот мудак меня нашел? Он директор или детектив? Если он и правда думает, что все можно решить пивом, то очень ошибается.
Я зол и неспособен перевести свои мысли в слова, отчего нервно пинаю банку. Та падает на землю. Отец львицы некоторое время молчит, а потом произносит:
– Я и не думал, что найду тебя… ты был здесь только один раз, со мной. Я просто пришел выпить пива в тишине после тяжелого дня, а ты пинаешь его, – он поднял банку.
Я поднимаю голову. Черт, я на Статен-Айленд? Но сколько же я прошел? И почему я встретился с ним в этом чертовом парке?
Отец открывает пиво, льется пена.
– Елена разбила машину недалеко от квартала, где ты вырос…
Фраза врезается в меня так яростно, что я смотрю на Дэниела и его льющееся пиво. Кажется, он удивлен моей реакции, но быстро приходит в себя.
– Ты не мог бы объяснить? – спрашивает он после первого глотка. – С ней все в порядке, – добавляет он, – но ее машина останется в мастерской на некоторое время. Ну, так что? Что случилось? Она говорит, что не нашла тебя, но у меня есть сомнения…
Я отворачиваюсь. Повисло молчание. Отец отпивает еще глоток и замирает прямо передо мной. Я чувствую его взгляд – это чертова пытка.
– Хорошо… Расскажи, что случилось, – продолжает он через некоторое время.
Ага… Как же. Сомневаюсь, что ему понравится эта сцена.
Он садится на скамейку. Смотрю вдаль. Моя сигарета погасла, и у меня только одно желание – исчезнуть.
Дэниел просит у меня сигарету. Показываю ему пустую пачку. Он ворчит, что я слишком много курю. Игнорирую его. Если бы моя жизнь была менее гнилой, возможно, мне бы не пришлось курить. Возможно, у меня было бы другое настроение. Не знаю.
– Натали объяснила нам про твой день рождения…
Я вздрагиваю. Эта единственная фраза заставляет счетчик моего сердечного ритма взорваться и поднять мой стресс до максимального значения. Если Солис им «объяснила», она обязательно должна была рассказать о Майлерсах… Надеюсь, что отец не станет больше говорить об этом, потому что я не намерен отвечать.
– Мы сожалеем о том, что были столь неосторожны, и уважаем тот факт, что ты предпочел уйти из дома, не желая никому причинить вреда. Но я хочу, чтобы ты вернулся. Не обязательно со мной, но, когда почувствуешь себя лучше, возвращайся. Подумай хорошенько… Мы с тобой знаем, чем ты рискуешь, если переступишь границы, установленные судьей… И даже если я прижму тебя к стенке из-за состояния Елены, ты не заслуживаешь тюрьмы.
Тишина, холод. Слезы жгут мне глаза. Как я себя чувствую? Я действительно не привык. Не привык настолько, что изо всех сил сопротивляюсь, чтобы не спрыгнуть с этой скамейки и не убежать. Почему это меня так бесит, я не знаю. В конце концов решаю, что мне предпочтительнее нападки, чем иметь дело с людьми, в жизни которых я занял определенное место.
Стискиваю зубы, чтобы откашляться, а затем делаю большой глоток воздуха. Дыхание становится отрывистым, и рукавом я несколько раз вытираю щеки. Отец деликатно молчит и потягивает пиво.
Через некоторое время он кладет руку мне на плечо и слегка сжимает его.
– Я оставлю дверь открытой, – тихо говорит он, прежде чем уйти также незаметно, как и пришел.
Остаюсь на этой скамейке с мутным взглядом и целой кучей неведомых мне чувств, которые пытаются вырваться из меня, но я сдерживаю их внутри. Так меня учили: ничего не говорить, молчать и терпеть.
Глава 27
Устраиваюсь у калитки. Что же я тут делаю? Сижу и хнычу. Накативший стыд не дает мне принять ту сволочь, которой я стал. Я хочу есть, мне холодно, и от меня воняет. Мой рассудок отключился: от бессилия я спокоен, как никогда.
Когда отец уходит, я остаюсь на скамейке: без сигарет, без пива, с полной неразберихой в голове и кучей всевозможных вопросов.
Накопившаяся усталость пробуждает во мне мужество пойти к Хиллзам, вернуться в свою комнату с кроватью и принять душ. Я не хочу встречаться с Еленой и кем-либо еще, но, вероятно, придется, либо же я снова буду спать на улице.
Через какое-то время, едва шагая по холодной земле и дрожа от страха как кретин, я оказываюсь на другой стороне. Совсем стемнело, должно быть, четыре утра, и вот уже три дня моя нога не ступала сюда. Три дня с тех пор, как Елена спалила меня с певичкой, три дня, как прошел мой день рождения, три дня у меня нет ни зарядки, ни места для ночлега, ни сигарет – ничего.
Я поднимаюсь к дому и оказываюсь перед дверью. Отец, как и было обговорено, оставил ее открытой. Значит, он сдержал слово и все еще ждет меня. Он не должен был предупреждать Терри о моем исчезновении.
Глубоко вдыхаю, чтобы набраться храбрости, и медленно вхожу внутрь. Света нет, тихо. Я не задерживаюсь на первом этаже и стараюсь подняться наверх как можно незаметнее.
Оказавшись на втором этаже, захожу прямиком в свою комнату, готовый упасть на кровать и заснуть. Надо бы, конечно, принять душ, но даже на него сил уже не осталось.
В темноте шагаю вперед, начинаю раздеваться. Отбрасываю подальше одежду и расстегиваю джинсы. Это дерьмо совсем не греет по ночам.
Поднимаю глаза на кровать и замираю, не успев убрать пальцы с ширинки. Там, в полумраке, свернулось маленькое тело. Я сразу узнаю длинные каштановые волосы, струящиеся по округлому плечу. Но что львица делает в моей постели? Последний человек, которого я хотел бы сейчас видеть, лежит в моей койке.
Несколько секунд я не шевелюсь, просто глядя на нее. Она лежит на боку, руки
