Гейл Форман - Только один год
– Каковы самые страшные последствия, если ты сегодня сыграешь по-своему? – спрашивает Кейт.
– Она меня уволит, – но если и так, то решение будет продиктовано моим действием. А не бездействием. Я начинаю улыбаться. Улыбка несмелая, но искренняя.
Кейт улыбается в ответ по-американски широко.
– Мое мнение ты знаешь: в бой или домой.
Я смотрю на хаусбот; там тихо, сад ухоженный и богатый, при нас такого не было. Этот дом, уже не наш, но чей-то дом.
«В бой или домой». Я уже слышал это от Кейт, но тогда не совсем понял. Теперь до меня дошло, но, думаю, тут она ошибается. Потому что у меня нет выбора в бой или домой. Мне надо и в бой, и домой.
Надо сделать одно, чтобы получить второе.
Сорок восемь
Мы за кулисами. Здесь царит обычное безумие, только я на удивление спокоен. Линус заталкивает меня в импровизированную гримерку, я переодеваюсь в костюм Орландо, который наскоро подогнали под мою фигуру. Гримируюсь. Свою одежду убираю в шкафчик за сценой. Джинсы, майка и часы Лулу. Я держу их на ладони, ощущая вибрацию, закрываю дверцу.
Линус собирает нас в круг. Мы делаем упражнения для голоса. Музыканты настраивают гитары. Петра, рявкая, выдает последние указания: следить за светом, просит не терять концентрации, говорит, что остальные меня поддержат, мне главное – самому постараться. Смотрит на меня пронизывающим взглядом. Она взволнованна.
Линус объявляет пятиминутную готовность, надевает гарнитуру, Петра отходит. Макс тоже пришла со всеми и сидит за кулисами на треногом табурете, готовая подорваться в любой момент. Она молчит, лишь смотрит на меня, целует и поднимает два пальца. Я целую те же два пальца на своей руке и прикладываю к ее.
– Ни пуха, – шепчет на ухо кто-то. Это Марина подошла сзади. Она спешно обнимает меня и целует где-то между ухом и шеей. Макс, заметив это, ухмыляется.
– По местам! – кричит Линус. Петры не видно. Она скрылась за занавесом и не покажется, пока не закончится спектакль. Винсент говорит, что она куда-то уходит и бродит там, курит или выпускает кишки котятам.
Линус хватает меня за запястье.
– Уиллем. – Я резко разворачиваюсь и смотрю на него. Он сжимает мою руку и кивает. Я киваю в ответ. – Музыка! – командует он в гарнитуру.
Музыканты начинают играть. Я занимаю свое место сбоку сцены.
– Свет номер один! – говорит Линус.
Вспыхивают прожектора. Толпа стихает.
Линус:
– Орландо, пошел!
Я на миг застываю. Дыши, звучит внутри голос Кейт. Я вдыхаю.
Сердце стучит в голове. Бум, бум, бум. Я закрываю глаза и слышу, как тикают часы Лулу; словно они еще на мне. Я прислушиваюсь к обоим звукам, а потом выхожу на сцену.
И тут время останавливается: и день, и год одновременно. И час, и двадцать четыре. Все происходит сразу.
Последние три года сжимаются в одной секунде, воплощаясь во мне, в Орландо. В этом несчастном парне, потерявшем отца, у которого нет ни семьи, ни дома. В том, который случайно встречает Розалинду. И хотя они знакомы лишь несколько секунд, они видят что-то знакомое друг в друге.
– «Мне хотелось бы придать вам ту маленькую силу, которой я владею», – говорит Розалинда.
«Кто о тебе заботится?» – спросила меня тогда Лулу, рассмотрев меня.
– «Вот эту вещь на память обо мне прошу носить», – Марина в роли Розалинды снимает с шеи цепь и подает мне.
«Я стану твоей девушкой из горной деревни и буду за тобой ухаживать», – пообещала Лулу, после чего я снял часы с ее запястья.
Время идет. Наверняка. Я выхожу на сцену, я ухожу со сцены. Я следую графику и подсказкам. Солнце клонится к горизонту, ныряет, потом появляются звезды, включаются прожектора, стрекочут кузнечики. Я чувствую все это, как бы глядя сверху. Я лишь здесь и сейчас. В этом моменте. На сцене. Я Орландо, жаждущий отдать себя Розалинде. И в то же время я Уиллем, посвящающий себя Лулу так, как должен был сделать год назад, но не смог.
– «Вам бы следовало спросить, какое время дня, потому что в лесу нет часов», – говорю я своей Розалинде.
«Ты что, не помнишь? Времени больше нет. Ты же отдала его мне», – сказал я своей Лулу.
Я ощущаю ее часы на руке, как в тот день в Париже; я и сейчас слышу, как они тикают у меня в голове. Я уже не могу их различить – тот год и этот. Они слились в один. Прошлое – сейчас. Настоящее – тогда.
– «Я не хочу вылечиться, юноша», – говорит мой Орландо Марине-Розалинде.
– «Я бы вылечил вас, если бы вы захотели называть меня Розалиндой», – отвечает она.
«Я буду о тебе заботиться», – пообещала Лулу.
– «Ручаюсь моею верностью, и говорю совершенно серьезно, и клянусь моей надеждой на Бога и всеми хорошими клятвами, которые неопасны», – говорит Розалинда-Марина.
«Я избежала опасности», – сказала Лулу.
Мы оба ее избежали. В тот день что-то произошло. И происходит до сих пор. В том числе и здесь, на сцене. Всего лишь день, всего лишь год. Но, может, одного дня вполне достаточно. Может, хватило бы и одного часа. Может, это вообще никак не зависит от времени.
– «Прекрасный юноша, мне хотелось бы убедить тебя, что я влюблен», – говорит мой Орландо Розалинде.
«Ну, расскажи, что такое любовь, – потребовала Лулу. – На что похожа эта «запятнанность»?
Вот на что, Лулу.
Вот на это.
И все закончилось. Словно обрушившаяся на берег волна грохочут аплодисменты, а я стою здесь, на сцене, окруженный ошеломленными, но улыбающимися ребятами из труппы. Мы хватаемся за руки и кланяемся, потом Марина вытаскивает меня вперед на поклон, отходит в сторонку, жестом показывая мне, что надо пройти вперед, и когда я выхожу, аплодисменты становятся еще громче.
За кулисами царит настоящее безумие. Макс визжит. Марина плачет, Линус улыбается, но временами бросает нервные взгляды на боковой выход, в котором несколько часов назад скрылась Петра. Вокруг меня собирается народ, меня поздравляют, расцеловывают, а я и здесь, и не здесь – я еще в некотором странном месте между раем и адом, где не существует границ между временем, местом и человеком, где я сразу и тут, и в Париже, где одновременно и сейчас и тогда, где я и Орландо.
Я стараюсь оставаться там же и когда переодеваюсь, оттирая лицо от грима. Я смотрю на свое отражение в зеркале, пытаясь переварить, что я только что сделал. Это кажется мне совершенно нереальным, будто это мой самый настоящий поступок за всю жизнь. Правда и ее противоположность. Я раскрылся на сцене в чужой роли.
Вокруг меня собирается народ. Они болтают – о вечеринках, о том, чтобы собраться сегодня всей труппой, хотя спектакль будет идти еще две недели, и праздновать сейчас формально было бы дурным знаком. Но, кажется, на удачу сегодня всем наплевать. Мы сами творцы собственной судьбы.
