Виктория Абзалова - Хамелеон
Дождь заканчиваться не собирался, но задерживаться дальше было бы уже бестактностью. Одежда почти высохла. Я засобиралась, — Жермен вежливо протестовал. В конце концов, мы сошлись на том, что он меня проводит коротким путем. Довольно глупая идея, если учитывать, что на двоих имелся всего один зонт.
Опираясь на его твердую руку, прижимаясь теснее к своему спутнику якобы всего лишь чтобы получше спрятаться под зонтом, я любовалась капельками дождя, блестевшими на высоком лбу, стекавшим по волосам. Это было слишком… волнующе!
— Теперь из-за меня намокли вы, — получилось это как-то тихо.
Жермен бросил на меня быстрый взгляд.
— Пустяки, — в его тоне промелькнула странная нотка, скорее напряжение, чем удовлетворение от своей неотразимости.
Вот черт, да он же воспринимает меня как угрозу, и боится, что я начну его домогаться! Я метнулась в вовремя возникший перед нами дом, как в спасительную твердыню, пискнув на прощание.
— Спасибо еще раз.
— Не за что.
На следующий день я с изумлением увидела Жермена из своего окна.
— Был здесь поблизости, решил узнать, не заболели вы после вчерашнего приключения, — пояснил он.
Это было мило, учитывая насколько мы старались избегать друг друга.
— Не зайдете? — зачем-то предложила я.
Жермен колебался.
— На ответный кофе…
— Я вам не помешаю?
— Совсем нет.
Он так очевидно не пытался меня увлечь, что это становилось даже интересно.
Сегодня Жермен выглядел бледнее, чем обычно. Давно не нежился на солнышке, или какая-нибудь милашка утомила до такой степени, подумала я, но придержала язык. В конце концов, здесь мы оба были в равном положении.
Жермен грел тонкие пальцы о кружку. Мы поболтали о пустяках, старательно обходя все, что могло напомнить о внешнем мире. Я забылась настолько, буквально растворившись в излучаемой им ауре тепла, что только когда он ушел, вспомнила об одолженном зонте. Да к чертям и к дьяволам приличия! Я давно уже не девочка, нуждающаяся в дуэнье, и краснеющая от неловких взглядов. И кто может узнать о моем сумасбродстве? Почему бы и не позволить себе немного легкомыслия? Завтра я снова возникла на пороге его дома. Разумеется, намеренно.
— Доброе утро.
Жермен выглядел так, как будто не спал всю ночь: какой-то растрепанный, небритый, усталый до бледной синевы. Может быть, так оно и было, мелькнуло у меня, хотя нельзя не признать, что и в таком вызывающе небрежном виде, он был великолепен. А легкая тень утомленности и грусти придала образу очаровательного красавца, еще утонченный привкус одухотворенности.
— Ваш зонт… вот… я вчера забыла… — еще немного и я начну писать стихи. Переоденусь в мужское платье, как моя любимая писательница и стану посылать ему букеты роз по утрам.
— А… — только и сказал он, принимая у меня зонт, на этот раз не торопясь впускать в дом. И плевал он на вежливость!
— Извините… я вас побеспокоила…
— Ничего… я просто никого не ждал… — спохватился Жермен и посторонился.
— Простите, что я все время порчу вам жизнь, — мне стало смешно и грустно, — Видимо, это все, что я умею…
Он посмотрел на меня со странной заинтересованностью.
— Зачем же так корить себя, — Жермен пожал плечами, и четко очерченный рот тронула легкая улыбка.
С этого момента мы заключили что-то вроде молчаливого пакта о ненападении. Мы встречались довольно часто, гуляли по окрестностям, совершали добрососедские визиты, несколько раз вместе обедали в городе.
У меня сложилось впечатление, что Жермен с немалым облегчением воспринимает то обстоятельство, что я не провоцирую его на эротические подвиги. Свою внешность он держал скорее за помеху, чем как повод для самолюбования.
К моему удивлению, Жермен оказался интересным собеседником с не лишенным самоиронии тонким чувством юмора. Сам он говорил о себе мало и неохотно, постепенно переводя разговор в абстрактную плоскость. Главное же его достоинство заключалось в умении слушать, почти невероятном для мужчины. Слушать, — давая собеседнику сказать ровно столько, сколько он собирался, не перебивая и не расспрашивая, не осуждая и не оправдывая. Поразительно, но для человека его образа жизни, Жермен обладал вполне четкими понятиями по многим позициям. Для меня оставалось загадкой, каким образом все в нем сочеталось настолько органично.
Странно ли, что я рассказала ему все: о Шато-Виллен, о своем браке и о многом другом. Ведь есть что-то необъяснимо притягательное в том, что бы поверять свои сокровенные мысли человеку, с которым вскоре расстанешься навсегда, оценить себя беспристрастным взглядом со стороны.
Почему-то верилось, что он выслушивает мои откровения не в надежде на дорогой подарок. В общем, я уже была близка к тому, что бы подобно Антуанетт воскликнуть: ты — мой единственный друг.
Быть может, именно этот темный внимательный глубокий взгляд придал мне недостающей решимости связаться с юристом по поводу развода.
Надо было поговорить с Морисом, график у него плотный, но по четвергам он всегда работал дома, и я собиралась в столицу. Жермена я просила присмотреть за моим коттеджем, который сдавать не собиралась в виду скорого возвращения.
Мы обсуждали возможные последствия развода и как раз подходили к его домику, когда я заметила, что он задыхается. Жермен оперся на стену.
— Вам плохо?
— Нет, нет… сейчас пройдет. Просто голова кружится…
Мне показалось, что он вот-вот упадет в обморок.
— Давайте ключ, я сама открою.
Я приняла из вздрагивающей руки ключ и отперла дверь. Жермен, он был очень бледен, вытянулся на диванчике. Я видела, как на лбу бешено пульсирует жилка.
— Что с вами? Я могу чем-нибудь помочь?
— Не стоит беспокоиться. Это пройдет, — он опустил голову на диванную подушку.
— Может быть, принести вам что-нибудь?
Жермен помотал головой, не открывая глаз:
— Просто нехорошо.
Я вышла на веранду и закусила мундштук. Я была испугана таким окончанием прогулки и не знала, что делать. Было заметно, что ему неприятно, что кто-то стал свидетелем его слабости, но я не представляла, как можно оставить его сейчас одного.
Курила я долго, но когда вернулась, то увидела, что Жермен все еще лежит в той же позе. Подойдя ближе, я с облегчением поняла, что он просто забылся сном. Его руки были холодны как лед. Я накинула на него плед и вернулась на веранду, — не решаясь остаться, я не могла уйти просто так.
Впервые со времени нашего близкого знакомства я всерьез задумалась о Жермене. Образ мотылька полусвета значительно поблек в моем сознании, но я, по сути, ничего о нем не знала. Кроме одного, — что однажды он один приехал сюда… почему-то… почему?
