Барбара Виктор - Друзья, любовники, враги
— Ты был ее мужем, Гидеон, а не доктором.
Гидеон поднялся, чтобы подойти к окну.
— Мы многое выяснили, разговаривая в ту последнюю ночь о Йель и обо всех других. — Он принужденно улыбнулся. — Ее реакция была такой неожиданной, такой странной. Она сказала, что ее беспокоит вовсе не секс, не мои измены в постели, а то, что я завтракаю, обедаю с другими женщинами. Гуляю у моря, хожу в кино, разговариваю по телефону. — Он повернулся и посмотрел на фотографию, где они были сняты в день свадьбы. — Она ревновала не из-за физической близости с другими, а из-за близости человеческой. И знаешь, что она сделала потом? — Он не стал дожидаться вопроса. — Она взяла меня за руки и рассказала мне о… женщинах в ее жизни. — Он помолчал, вытирая глаза. — Моя жена рассказала мне о своих женщинах. Женщины — вот вечная проблема, разделявшая нас. — Он возвратился в кресло. — Это еще вопрос, кто из нас имел больше женщин. — Он посмотрел на Рафи. — Мне бы и в голову никогда не пришло, что моя жена может иметь любовницу. — Он снова встал и подошел к окну, и сигарета в его пальцах дрожала. — Так что теперь, — он покачал головой, — я и сам не пойму, что именно я оплакиваю: не то ее смерть, не то нашу совместную жизнь.
— Таким образом, — спокойно сказал Рафи, — у нее не было любовника. По крайней мере в том смысле, как ты себе это представлял.
— Думаю, что нет, — мягко согласился Гидеон. — Мужчины ассоциировались у нее с черными сапогами, камерами пыток и концентрационными лагерями. — Его глаза наполнились слезами. — И я отправил ее в Рим умирать.
— Ты здесь ни при чем.
— Не валяй дурака. Я виноват.
— Разве потому, что не умеешь предсказывать будущее.
Однако Гидеону было не до шуток.
— Нет, — сказал он, — потому что существует много такого, что я сделал, не сделал или не смог сделать для нее.
— Ты заговорил как пророк.
— Просто я, именно я сделал все, чтобы Рим стал для нас тем, чем он и стал. Я ответственен за этот выбор.
— Нет, ты здесь ни при чем. Ты ни в чем не виноват.
— А мой сын…
— У меня есть сведения, — объявил Рафи без всякого предупреждения.
Повернувшись, Гидеон медленно подошел обратно к креслу.
— Это меня не удивляет, — сказал он безучастно. — Ведь ты руководишь такой мощной организацией.
— Хочешь узнать?
Как просто, как естественно был поставлен вопрос. Между тем чувства, испытанные в этот момент Гидеоном, можно было сравнить с взрывами воображения, когда в его сознании вспыхнуло то, что, казалось, уже принадлежало прошлому.
— А что, ты полагаешь, я буду делать с этой информацией? — поинтересовался он, и его английский вдруг стал скорее британским, чем израильским, хотя усталость прибавляла сюда и французские оттенки, сохранившиеся и выплывшие откуда-то из детства.
— Разве это что-то изменит для меня, для них?
— Ты философствуешь, а это ни к чему ни тебе самому, ни им. И им бы не понравилось, что ты обвиняешь себя в случившемся.
— Кто из нас философствует? Кто говорит о мертвых, словно о живых? А может быть, подобная манера вырабатывается, когда управляешь такой, как твоя, суперорганизацией?
— Теперь я скажу, — пробормотал Рафи. — Я бы хотел быть Богом, потому что только Бог способен изменить то, что случилось.
Впервые Гидеон испытал облегчение, услышав, что кто-то, кроме него, признается в своей ограниченности и слабости.
— Пока все не было кончено, даже наши собственные информаторы в ООП [4] не знали о том, что готовится. Это было впервые, когда о дате, месте и способе проведения операции знали лишь те, кого это непосредственно касалось. Абсолютная секретность.
Но Гидеон все еще не в силах был поверить.
— Они не должны были оказаться там, — сказал он. — Не должны были ехать в этот чертов Рим!
— Но они оказались там. И ничего нельзя изменить. — Рафи рассматривал свои руки, а потом хлопнул ладонями по коленям. — Все, что я могу тебе предложить сейчас — это сведения, чтобы мы могли действовать.
— Действовать, чтобы подобного больше не случилось. Думаешь, мне не все равно, случится это еще раз или нет?
Откинув голову назад, он на мгновение закрыл глаза, а потом снова прищурился сквозь дым на собеседника.
— Мне все равно, — сказал он, четко выделяя слова. И ему действительно было все равно. Он не верил, что подобное можно предотвратить. За свою прошлую службу он насмотрелся всяких ужасов, но к тому, что случилось с ним самим, оказался не готов. — Меня это уже не касается. Может быть, касается тебя…
— Соблюдение закона — вот единственное, что касается меня.
— Какого черта ты говоришь о законе со мной? Или, может быть, за этим словечком скрывается нечто совсем другое, и на самом деле ты имел в виду — месть?.. Однако мне даже теперь это претит…
— Кажется, раньше ты думал иначе, — сказал Рафи с сожалением. — Разве что-то изменилось?
— Изменилось в тот миг, когда бомба упала на мой дом.
— А разве ты мог помешать этому?
— Если бы я вмешался с самого начала…
— Откуда тебе знать, когда это началось?
Однако кое-что Гидеон мог знать. В 1982 году, в Ливане он впервые стал сомневаться в оправданности тех методов, которые использовались для защиты страны. Именно тогда ему попались книги некоторых русских авторов. Это были книги, написанные незадолго до революции в России, а также многими годами позже, когда уже отошли в прошлое трагедии ГУЛАГа. Авторов волновал драматический вопрос о выборе между насилием и непротивлением злу.
Как-то раз, во время одной из ночных бесед, он попытался заговорить об этом с Рафи. О том, что еще в эпоху паровозов люди понимали всю абсурдность ситуаций, когда в процессе диалога стороны целятся друг в друга из пистолетов. Что же говорить о современном варварстве, когда противники грозят друг другу континентальными ракетами? Конфликты перестали быть личным делом каждого, и нужно искать другие пути их решения. Это должно быть похоже на обычный развод между мужем и женой. Рафи выглядел немного смущенным, услышав это неожиданное заявление. «Много лет, — пробовал объяснить Гидеон, — мы спим с арабами в одной постели и не занимаемся любовью. Самое время развестись».
Кажется, и теперь все осталось по-прежнему.
— Помнишь, что ты однажды сказал? — спросил Гидеон.
Рафи кивнул головой.
— Если мы отдадим Наблус и Газу, то потом они захотят еще и Хайфу с Тель-Авивом, — Гидеон помолчал. — Так или не так?
Рафи снова кивнул.
— А если мы не отдадим Наблус и Газу, откажутся ли они от притязаний на Хайфу и Тель-Авив?
