Диана Машкова - Вкус неба
Многие товарищи у него на глазах спивались, работу бросали, а он терпел. У него мечта в жизни была, ради которой себя берег, — «Ил-86». Наконец положенные три года в Мурманске истекли, и Михаил, возмужавший, заматеревший, но все еще по-детски наивный, вернулся в Москву.
— А что, — удивился, встретив сына, отец, — на Севере летчики не нужны?
— Нужны, — честно ответил Михаил, — но я не для того на пилота учился, чтобы всю жизнь на микроскопическом самолете рыбу искать.
— Чего же ты хочешь, сынок?
— Пилотировать лучший самолет всех времен и народов, — он весело подмигнул, — «Ил-86»!
Отец ему ничего не ответил: только удрученно покачал головой и ушел в свою комнату. Поздно ночью, когда старший Фадеев лег спать, мать рассказала, сколько усилий тот предпринял, чтобы найти Михаилу работу в Москве, — и все тщетно. С тех пор как отца на пенсию спровадили, руководство на местах поменялось, а у этих людей уже были свои интересы; свои сыновья-зятья-кумовья. Михаил слушал и ровным счетом ничего не понимал: какие интересы могут быть в авиации, кроме блага Отечества и безопасности граждан? О каких родственных связях идет речь, если пассажиров можно доверять только лучшим пилотам? А он и был таким — это еще в училище отмечали. Да и на Севере как должно себя проявил. Благодарности, грамоты получал; с Доски почета его фотографию последние два года даже и не снимали. А тут на тебе — отец ему работу искал. Стыд, да и только! Как будто он сам не сможет.
Михаил был парнем упорным — не в его правилах было сдаваться легко. Шесть месяцев он пытался устроиться на работу в Москве: летчики с улицы никому и нигде оказались не нужны. А те счастливчики, которые по чьим-то протекциям уже летали, держались за штурвал руками-ногами. Да еще и зубами в него впивались для верности. Полгода спустя Фадеев понял, что в столице ему ничего не светит. Но пути назад уже не было: назвался пилотом, стремись к налетам! Прочесав вдоль и поперек все московские аэропорты, Михаил положил в «дипломат» две бутылки водки — плату за проезд, летное удостоверение, с которым никогда не расставался, и в полном обмундировании летчика отправился в путь.
Сколько городов он тогда облетал в поисках работы — вспомнить страшно! Поджидал экипаж приглянувшегося рейса у служебной проходной, совал командиру под нос удостоверение, рассказывал о себе. Его брали в кабину. Кто за водку, кто так — из мужской солидарности. Это сейчас в аэропортах, слава богу, мышь не проскочит: проверки, досмотры, пропуска. О том, чтобы кто-то, кроме командира воздушного судна и второго пилота, просочился в кабину, и речи не может быть! А раньше кого только на территорию и в самолет не пускали — подумать страшно.
Михаил Вячеславович улыбнулся, вспомнив, как в один из таких полетов зайцем в кабине наблюдал веселую картину. Подлетели они к какому-то уездному аэропорту — куда именно, сейчас уже и не вспомнить, — заходит командир на посадку и, уже порядочно снизившись, видит, что по взлетной полосе преспокойно себе едет местный, на санях в упряжке оленей. А диспетчер портовый — ни гугу! Командир с матом тянет на себя штурвал, набирает опять высоту и идет на второй круг. К тому времени, как они снизились во второй раз, аборигена успели с взлетно-посадочной полосы согнать. Потом, конечно, извинились от лица руководства. «Простите, — говорят, — ехал человек по своим делам в санях, увидел большую дырку в заборе — решил путь срезать. Да вы не волнуйтесь, к следующему вашему прилету обязательно залатаем. Времени — неделя».
Одним словом, по предперестроечному Советскому Союзу Михаил скитался больше года: ни работы, ни денег. Зато чуть ли не в каждом уголке необъятной родины нашел себе по невесте. Хорошо, ума хватило тогда ни на ком не жениться. Первым делом у пилота, как известно, самолеты. Да и хотел сначала опыта набраться, жизни хлебнуть. Вот и нахлебался.
В каждом аэропорту сценарий был неизменный: Михаил, вызнав за время полета у своих коллег-добродетелей, где что находится, сразу ехал в центр. Там, как правило, дальше порога его не пускали.
— К кому? — вопрошала однотипно воинственная вахтерша на входе.
— К главному.
— Нет его.
— Тогда в отдел кадров.
— Здесь жди.
Вахтерша куда-то звонила, минут через двадцать появлялся мужик — в разных городах авиационные кадровики отличались только степенью усталости и нереализованности в глазах — и начинался самый настоящий допрос.
— Когда училище закончил?
— Четыре года назад.
— Чего летать вздумал?
— С детства мечтал.
— В город наш как забрался — родственники здесь?
— Нет.
— Ну, может, знакомые, — подсказывал он, — кто за тебя поручиться может?
— Никто.
— Слушай, молодой человек, — мужик терял терпение, — у нас тут без тебя безработных летчиков хватает. Летел бы ты в свою Москву.
В голосе почти всегда слышалась обида, по которой Фадеев угадывал, что и сам кадровик из списанных или не востребованных временем пилотов.
Михаил побывал так в каждом городе, в каждой точке на карте Союза, где значился хоть какой-нибудь рабочий аэропорт. Он сидел в кабине и, если попадал на любимый «Ил-86», с завистью наблюдал за работой коллег. Как же в этом самолете все по уму было сделано, как удобно и хорошо!
В кабине Фадеев спал, если перелет выдавался долгий, там же питался чем бог пошлет — в образе очередной сердобольной стюардессы. В общем, конечно, такая жизнь была ему даже по вкусу — он не предал небо, не снял летную форму, верил, что все — и несчетные мили, и «Ил-86» — у него еще впереди.
Каждый аэропорт в стране он теперь знал как свои пять пальцев: где короткая полоса, где дует вечный боковой ветер, где видимость ни к черту из-за низких облаков и надо сажать по приборам. Но день за днем, с каждой новой точкой на карте, которых оставалось все меньше, надежда в нем угасала. Уже и форма была порядком истрепана, и сбились каблуки на ботинках, и первая седина появилась в волосах.
Последним пунктом его назначения оказался город Магадан. Все. Край земли — дальше лететь было некуда. Или ему повезет там, или с мечтой о небе придется расстаться раз и навсегда. Но как и зачем тогда дальше жить?!
Экипаж в тот день долго пришлось уговаривать — ни за что не хотели Фадеева брать. И водка в ход уже шла, и лесть, а мужики все не сдавались. «Нам, — говорят, — хватает своих проблем. Ты тут еще на нашу голову».
Если бы не красивая до рези в глазах бортпроводница, которая в тот самый момент пришла на проходную, не видать бы Михаилу Магадана как своих ушей.
— Привет! — мелодичный голос завораживал. — Что тут у вас?
