Больше жизни, Хлоя Браун! - Хибберт Талия
Обычно она выбирала огрызаться.
Беда с Рэдфордом заключалась в том, что он, похоже, вечно заставал ее в самых дурацких ситуациях. Взять хоть тот раз, когда какая-то молодая мамаша зажала Хлою в углу двора, только чтобы спросить:
– Это парик?
Хлоя, совершенно растерявшись, ощупала свой обычный незамысловатый узел, размышляя, не прицепила ли с утра по ошибке светло-платиновую накладную прядь Дани.
– …Нет? – Неубедительность Хлои явно не впечатлила мамашу, так что она решила взять дело в свои руки, что в данном случае означало лапанье Хлоиных волос, как будто они были животным в контактном зоопарке.
Но был ли Рэдфорд свидетелемэтогобезобразия? Конечно нет. И уж тем более он не слышал, как перемазанный шоколадом ребенок этой наглой дамочки обозвал Хлою «злой страшной тетькой», когда она попыталась защититься. Не-е-ет: он появился на месте происшествия, словно рыцарь в вытатуированных доспехах, именно в тот момент, когдаХлояназвала эту женщину «жалким позором человеческого рода», а ее ребенка – «мерзким маленьким сопляком», – и оба эти заявления были очевидно правдивыми.
Рэдфорд уставился на нее как на Круэллу Де Виль и позволил молодой мамаше поплакаться ему в жилетку.
А потом еще тот неприятный инцидент у почтовых ящиков. Разве Хлоя была виновата в том, что какая-то чокнутая старушенция по имениШарлоттаБраун жила прямо над ней в квартире 2D? Или в том, что пресловутая чокнутая старушенция сослепу залезла в почтовый ящик Хлои и пооткрывала все ее письма? Нет. Нет, не виновата. Как не была виновата и в том, что, разгневаннаявопиющим преступлением, совершенным против нее, сгоряча нашла ящик этой старушенции и вылила в щель целый термос своего утреннего чая. Откуда ей было знать, что эта Шарлотта Браун ждала от внуков из США открытки на семидесятый день рождения? Конечно, ниоткуда. Господи Иисусе, она же не умеет читать мысли.
Хлоя попыталась объяснить это все Рэдфорду, но он смотрел на нее так сердито, а потом сказал кое-что такое неприятное – это у него, негодяя, хорошо получалось, – что Хлоя сдалась. Высокомерно молчать было гораздо проще, особенно с ним. В его глазах Хлоя выглядела как ходячая катастрофа, так что днем она избегала его общества, как бубонной чумы.
А ночью иногда наблюдала, как он рисует.
Он стоял перед окном без рубашки – что, как Хлоя полагала, делало ее не только шпионкой, но и извращенкой. Но в этом не было никакого сексуального подтекста. Рэдфорд дажепочтине казался ей привлекательным. Она не смотрела на него как на тело, ничего подобного. Издали, в темноте, Хлоя смотрела на него как на стихотворение. Было в нем что-то такое, даже когда он сердито зыркал на нее, но особенно – когда рисовал. Какая-то честность, уязвимость, которые ее завораживали.
Хлоя знала, что состоит из плоти, крови и кости, прямо как и он. Но она не была такой же живой, как он. Даже близко.
Рэдфорд стоял в профиль, сосредоточившись на холсте. Иногда он писал медленно, почти осторожно; а иной раз больше разглядывал холст, чем касался его кистью. Но сегодня он был словно ожившая буря, быстрыми плавными движениями нанося мазок за мазком. Хлоя не видела, над чем он работал, да и не хотела. Важнее было то, как едва заметно приподнимались и опускались его ребра в ритм учащающегося дыхания, и то, как он быстро, самую малость двигал головой – завораживающе, по-птичьи. Важнее всего былон сам.
Его лицо закрывали длинные волосы – медно-карамельная завеса с огненными проблесками. За волосами, Хлоя знала, таились волевые брови, скорее всего, сосредоточенно нахмуренные; прямой выступающий нос; изящные губы, вечно пребывающие на грани улыбки, в окружении песчаной щетины. Она любила видеть на этом лице суровое выражение сосредоточенности на работе, но понимала: лучше, когда его скрывает растрепанная шевелюра. Если она не может видеть его, то и он точно ее не увидит. Да и вообще, ей незачем смотреть на лицо Рэдфорда, чтобы тонуть в его жизненной силе. Водопад медных прядей на широких плечах, чернила под бледной кожей – этого вполне хватало.
Если бы кто-то спросил Хлою, как выглядят его татуировки, она не смогла бы описать ни изображений, ни слов. Она сказала бы о плотной черноте и вспышках цвета. О слегка выцветших рисунках, которые словно немного приподнимались над кожей, и о тех, что расплывались по его телу, как пролитая в воду тушь. Она сказала бы о том, до чего же странно истекать кровью по доброй воле, только потому, что тебе так захотелось. Сказала бы, чту чувствовала при виде них и как ей тоже хотелось бы хотеть чего-нибудь настолько сильно и достаточно регулярно, чтобы обладать собственным эквивалентом его бесчисленных татуировок.
Но никто никогда не спросит ее об этих татуировках, потому что ей не полагается о них знать.
Когда это зрелище предстало глазам Хлои впервые, она немедленно отвернулась, крепко зажмурившись, пока сердце пыталось выскочить из грудной клетки. И шторы задернула. Плотно. Но образ остался с ней, а любопытство все нарастало. Она несколько дней раздумывала: «Он был голый?Голыйпрямо перед окном? И что такое было у него в руке? Что он тамделалтакое?»
Выдержала три недели, а потом посмотрела снова.
Во второй раз она медлила, шокированная собственной дерзостью, подобравшись к окну в темноте и спрятавшись за почти закрытыми шторами. Она выглянула ровно настолько, чтобы получить ответ на свои вопросы: он был в одних джинсах, в руке держал кисть, конечно же рисовал. Она продолжила наблюдение, загипнотизированная видом. А после этого вычеркнула из списка пункт «Сделать что-то плохое» и попыталась почувствовать радость, а не вину. Не вышло.
А в этот раз? В третий раз? «В последний раз», – твердо сказала она сама себе. Какое теперь у нее оправдание?
Оправданий не осталось. Ясное дело: Хлоя была презренной личностью.
Рэд замер, выпрямился, сделал шаг назад. Хлоя видела, как он откладывает кисть и разминает пальцы, – явное свидетельство того, что он проработал несколько часов. Она позавидовала тому, сколь на многое способно его тело, как долго может оно простоять на месте, не жалуясь и не страдая. И не наказывая владельца. Хлоя приоткрыла штору пошире – ее завистливые руки двигались сами по себе, пролив еще чуть больше света на ее черную вину.
Рэд резко повернулся. Посмотрел в окно.
Прямо на нее.
Но Хлои уже не было на месте: она задернула штору, отшатнулась и прижалась к стене гостиной. Сердце так колотилось, что пульс болезненно отдавался в горле. Дыхание стало неровным и тяжелым, как будто она только что пробежала целую милю.
Он ее не увидел. Не увидел.Не увидел.
И все же Хлоя не могла удержаться от мысли – что бы он сделал, если бы все-таки увидел?
Глава вторая
С чего бы женщине, которая практически ненавидит Рэда, проводить вечер наблюдая за ним из окна?
Рэд не знал. Хорошей причины быть не могло. Были только плохие причины, причины, которые учитывали фетишизм, классовые различия и прочую хрень, которую определенные люди считают унижающей человеческое достоинство, но Рэд не думал, что это все применимо к Хлое Браун. Не потому, что она была выше того, чтобы вожделеть мужчину, на которого смотрела сверху вниз, но потому, что не походила на женщину, которая в принципе была способна кого-то вожделеть. Вожделение шло рука об руку с уязвимостью. Хлоя же, несмотря на свою смазливую внешность, была примерно так же уязвима, как долбаная акула.
Так что, возможно, глаза его обманули. Может, она за ним и не подглядывала. Но он же прекрасно знает, чту видел, не так ли? Густые темные волосы в нетугом пучке, небесно-яркий блеск синих очков, пышная фигура в розовой полосатой пижаме с пуговичками. Сама милая, как пуговичка, аккуратненькая, как пуговичка, всегда в одежде с пуговичками. Он прекрасно знал, кто живет в квартире напротив, и знал –знал– что прошлым вечером видел ее. Но почему?
– Рэд! – рявкнула мама. – Прекрати так громко шкрябать ножом. Ты действуешь мне на нервы.
