Короли карантина - Кэролайн Пекхэм

— Какой камень? — Я нахмурилась.

— Это огромный обелиск в песке; на нем вырезаны знаки племени «котари», и он рассказывает историю Людей Ночи и о том, как Стражи пришли, чтобы спасти их. Легенда гласит… — она понизила голос на октаву. — «Любой, кто осмелится прикоснуться к священному камню, будет связан душой с Ночными Стражами до конца времен. Они будут связаны с Ночью».

— Чем это отличается от Невыразимых? — Я прищурилась.

— Связанные Ночью выбирают быть в услужении у Стражей. Они охотно жертвуют своей душой, чтобы быть всем, чего пожелают Ночные Стражи. Навсегда.

Дрожь пробежала у меня по спине.

— Так что же происходит, когда кто-то прикасается к нему?

Мила покачала головой.

— Никто никогда не осмеливался, Татум, — прошептала она. — Невыразимым приходится туго, но быть Связанным Ночью было бы сущим адом. Сэйнт, Киан и Блейк не слишком любезничают. Все боятся этого камня, как бомбы, которая вот-вот взорвется.

— Отлично. Тогда я буду избегать скал, — рассмеялась я. — Похоже, мне также следует избегать этих парней.

— Ни за что. Если ты с ними, весь этот год будет лучшим в твоей жизни. Но если ты не… — Она пожала плечами.

— Что? Они приносят тебя в жертву Людям Ночи или что-то в этом роде? — Я фыркнула, но она посмотрела на меня убийственно серьезно, как будто это была не шутка.

— Хуже, детка. Намного, блядь, хуже.

— Да ладно, они не могут быть настолько плохими. Блейк показался мне милым парнем.

Она рассмеялась, как будто я была ненормальной.

— Называть его милым — все равно что называть дьявола симпатичным. Если ты в его списке дерьма, то у него сердце злобнее, чем у мясника. Хотя, свежее мясо, которое ему нравится на вкус, не коровье, а человеческое.

Я рассмеялась в знак отрицания, отламывая еще кусочек шоколада. То, что она сказала, не вязалось с дружелюбным парнем, который только что привел меня сюда. Конечно, я могла сказать, что он считал себя крутым. Но я не могла представить, чтобы он был жесток к кому-то. С другой стороны, очевидно, я плохо разбиралась в людях.

— Тогда, наверное, мне лучше быть его другом, — сказала я с ухмылкой, и Мила рассмеялась.

— К счастью для тебя, я уже так и делаю. Значит, ты только что выиграла себе бесплатную поездку, новенькая.

Тик, тик, тик.

Эти гребаные часы вот-вот встретятся с серыми кирпичными стенами, которые окружали меня, с такой силой, словно грузовой автомобиль столкнулся с микроавтобусом.

Тик, тик, тик.

Каждый. Блять. День.

Я неподвижно лежал на белоснежных простынях из органического хлопка, насчитывающих восемьсот нитей, которые окружали меня, и боролся с желанием стереть зубы в пыль, ожидая шести утра, чтобы заняться своими делами, где-нибудь подальше. Это было худшее время дня. Когда ярость, которая жила во мне, провела ночь, пируя в моей почерневшей душе и уничтожая то, что ее питало.

Я спал в кровати, которая стоила дороже, чем некоторые автомобили, на простынях ручной работы, которые менялись ежедневно, в моем собственном частном храме с самым живописным видом, какой только можно себе представить, и это не имело ни малейшего значения. Я не спал всю ночь… вообще.

Из динамиков, спрятанных за изголовьем моей кровати, наконец-то донеслись мягкие звуки "Лунного сияния" Дебюсси, и я медленно выдохнул, открывая глаза.

Сводчатая крыша церкви, которую я называл своими личными покоями, открывалась надо мной, толстые балки стропил сужались к небесам. Они говорили, что за деньги нельзя купить всего, но я уверен, что в подгузнике не так уж много такого, чего они не могли бы купить. Я бросил один взгляд на общежитие, которое они выделили мне, когда я приехал сюда, и сказал им "ни хрена себе". Я ни с кем не делю комнату. Я также ни с кем не делю стены.

И когда моя семья пригрозила забрать меня — и их пожертвования — из школы, директор Браун предложил решение. Эта церковь пришла в упадок и серьезно нуждалась в ремонте. Благодаря пожертвованию от моих родителей это место было готово в течение недели.

И действительно, старая церковь была идеальным местом для жизни Сэйнта, хотя люди, которые молились у моего алтаря, не были склонны к набожности. Но я все равно с удовольствием принимал услуги девушек, стоявших на коленях пять раз в неделю. Но не здесь, в доме. Никогда.

Храм был моим безопасным убежищем. Никто не переступал этот порог, кроме меня и других Ночных Стражей. И моя личная горничная, Ребекка, но она приходила и уходила, как призрак, всякий раз, когда меня здесь не было, поэтому мне нравилось притворяться, что дом просто сам содержит себя в безупречной чистоте, и игнорировать ее существование.

Я сел, проведя рукой по своим туго вьющимся волосам и выглянул в огромное витражное окно в дальнем конце церкви, выполненное в форме распятия. Моя спальня находилась на уровне балкона старой церкви, и деревянные перила располагались в изножье моей кровати, откуда я мог смотреть вниз.

Классическая музыка окутала меня, и я сделал еще один глубокий вдох. И еще один. Мой утренний ритуал был таким, сколько я себя помню.

Я дожидался шести утра, а затем работал над восстановлением тщательно возведенных стен, которые я постоянно поддерживал вокруг своего сердца и души.

Когда песня подошла к концу, я выскользнул из кровати, натянул серые спортивные штаны и подошел к краю балкона.

У Блейка и Киана также были здесь кровати. Их комнаты были внизу, в задней части здания, и они спали здесь, если не находили девушку для секса. Потом они уходили куда-то еще, шли куда угодно, мне было все равно куда, лишь бы мое святилище оставалось незапятнанным.

Я оперся предплечьями о деревянные перила и посмотрел вниз, в открытую гостиную. Огромная комната была оформлена в серых тонах, которые говорили о том, что это пещера человека. В поле зрения не было ни единой разбросанной подушки или ароматической свечи, и мне это нравилось.

Киан растянулся на пятиместном диване, как гребаное животное. Его темно-каштановые волосы свободно падали на лицо, и он снял рубашку, чтобы показать мириады татуировок, покрывавших его кожу. Его черные джинсы были расстегнуты, и его рука была засунута в них, крепко обхватив свои причиндалы, пока он спал.

Я говорил ему больше раз, чем мог сосчитать, чтобы он не засыпал на этом гребаном диване, но разве его это волновало? Ни единого раза. Даже ухом, блять, не повел. Если бы я