До мурашек (СИ) - Сакру Ана

А он был мне совсем чужим и незнакомым. Дерзким мальчишкой постарше с соломенными волосами и льдистыми серыми глазами. Я даже чуть-чуть побаивалась его - слишком уж независимо, по моему мнению, вел он себя с родителями, слишком шумные компании выбирал, слишком бывал острым на язык и любил задираться.

А я была совсем не такой. Я росла тихой и спокойной девочкой, во всем слушающейся свою мать и не смеющей возразить ей. Мать, которая недолюбливала Лёвкину семью, и моё общение с Алисой и Лёвкой, мягко говоря, не приветствовала. Она не говорила это вслух, потому что такие выпады пресекал мой отец, но все было итак понятно по ее поджатым губам, когда Алиса прибегала к нам, чтобы вместе сделать уроки или просто поиграть. Поэтому потихоньку она перестала приходить, и после школы к ним в дом стала заглядывать я.

До сих пор помню, как мучительно краснела каждый раз, когда в их доме случайно натыкалась на Лёву. Как тупила глаза в пол и ни слова не могла ему сказать. Он равнодушно кидал "привет", а я сгорала от непонятного смущения и только кивала. Я для него была тихой неинтересной малышней очень долго, класса до седьмого, а потом...

Время шло, мы взрослели. Больше гуляли, чаще пересекались в общей компании. Наши отцы стали периодически брать нас в горы на маршруты полегче, и как раз в этих походах...

В какой-то момент я поняла, что Лёва всё время рядом. Рядом сидит у костра, идет именно за мной, когда топаем вереницей, занимает место в автобусе, зовет показать, если нашел что-то интересное, как бы между делом приносит цветы...

Я была совсем девчонкой, дико неопытной, но чисто женские инстинкты четко отлавливали его пристальный взгляд, направленный только на меня, в какой бы большой компании мы не находились. Сердце нервно заходилось от каждой мимолетной беседы - разговаривать у нас совсем не получалось. Казалось, что не о чем. Да и язык так и немел при нем. Я смущалась, а он быстро отставал, видимо принимая мою жгучую растерянность за холодность, ведь внешне она выглядела именно так.

Но все же упорно не переставал всегда быть рядом. Молча.

А я каждую нашу встречу теперь, затаив дыхание, ждала.

Мне его молчаливого присутствия было больше, чем достаточно. Оно давало силы мечтать, томиться о чем-то пока смутном, недостижимом в моем юном возрасте, будоражило кровь, разгоняло гормоны. Любое случайное прикосновение - повод вздрагивать потом с неделю. Зачем мне было большее, куда?

Меня все абсолютно устраивало, хоть и страшно было, что Лёвке эти наши совсем-не-отношения, основанные на одних взглядах и тонких эмоциях, скоро утомят, и он найдет себе более смелую, раскрепощенную девчонку.

Но вместо этого он внезапно уехал из Домбая, когда мне было тринадцать, а ему – почти пятнадцать. Буквально одним днем. Той зимой Левкина мама узнала об измене мужа, собрала детей и рванула в Москву в попытке начать новую жизнь.

У меня был шок.

Оказалось, мне жизненно необходимо знать, что Лёва засыпает и просыпается на той же улице, что и я. Что мы дышим с ним одним воздухом, что видим похожий пейзаж за окном. У меня будто одно легкое вырезали, и теперь, как ни старайся, уже не сможешь втянуть кислород полной грудью.

Я так тосковала, причем с каждым днем всё больше, что уже через дней десять написала ему первая. Сама. А ведь до этого он даже не был добавлен у меня в друзья в соцсетях. Мы для этого слишком часто виделись и слишком мало вербально общались. Не переписывались никогда.

А тут вдруг начали. Каждый вечер и до глубокой ночи. Писали обо всем и ни о чем, слали друг другу песни, смешные картинки, Лёвка мог и пошлости какие-то отправить, но я на это всегда показательно выходила из чата, а он потом извинялся. Мы не говорили о чувствах, казалось, болтаем как просто друзья, но ничего я так в жизни не ждала, как его "Привет, Гулёна" после десяти вечера.

Так продолжалось всю весну и июнь, а в июле он приехал с сестрой к деду Вахтангу и бабушке Марине на два оставшихся летних месяца, пока его помирившиеся после ссоры родители вместе обустраивались в новом городе - Владивостоке.

8. Гулико

Я помню нашу первую встречу тем летом так отчетливо, будто она, стоит закрыть глаза, происходит прямо сейчас.

Помню, как я онемела, зайдя в дом к деду и наткнувшись на Лёвку, помогающему бабушке Марине перебирать смородину. Как нестерпимый жар прилил к щекам, когда он вскинул свою льняную голову и уставился на меня лучистыми серыми глазами, и словно штормом их заволокло, как еле выдавила севшим голосом "привет".

Откуда ни возьмись, на меня налетела Алиска, кинулась обнимать, целовать, весело щебетать что-то взахлеб, а я так и косилась на ее брата, не в силах отвернуться и разорвать зрительный контакт. По телу токи шли, пробирали каждый нерв испуганным восторгом.

Это оно...Оно!

Мое первое чувство. И оно взаимно.

Мне и страшно было, и радостно. Я была совсем не готова, что увидимся сейчас после разлуки и переписки, и накроет так, что даже пол под ногами закачался.

Алиска все-таки утащила меня от Лёвки на второй этаж тогда, в свою комнату, и я помню, как щекотно и сладко жгло лопатки от его провожающего взгляда.

А через пару часов он зашел к нам и сказал, чтобы собирались, поедем вместе с его друзьями на озеро.

В старенький минивен отца Егора Васильева - Левкиного приятеля, рассчитанный на восемь человек, нас забилось двенадцать. За рулем был старший брат Егора, прихвативший с собой еще одного своего друга, рассевшегося на переднем пассажирском сидении, мы же набились в салон сзади как шпроты в консервную банку. Понятно, что всем мест не хватило, и разрумянившиеся от жары и хорошего настроения девчонки расположились на коленках у парней, не забывающих отпускать по этому поводу двусмысленные острые шуточки.

Меня к себе на колени затащил Лёвка. Я даже сама не поняла, как так вышло. Вот только я шагнула в забитый ребятами салон, а Лёва уже обхватывает мою талию и устраивает на своих бедрах. Беззвучно охнула от неожиданности, пересеклась на секунду с ним взглядом и замерла, боясь лишний раз вздохнуть. Такое нервное будоражащее напряжение сковывало, словно меня на электрический стул посадили, а не к мальчишке на колени. И разрядами прошивало так же, заставляя сердце в груди обезумевше тарахтеть.

Так он был близко...

Обостренные органы чувств захлебывались первыми запретными ощущениями. Юношеское горячее твердое тело, прижатое к моему, поднимающаяся от учащенного дыхания крепкая грудная клетка, сердечный ритм, отдающий мне в плечо, тонкие приоткрытые губы рядом с моими, пряное облачко пара, оседающее на моей щеке, потемневший, затуманенный взгляд, блуждающий по моему профилю, уже совсем мужские жилистые руки, незаметно трогающие бедро, когда Лёвка меня придерживал на частых кочках горной проселочной дороги, и слишком красноречивая твердость в его шортах, которую я просто не могла не замечать, вжимаясь в нее ягодицами.

Я была еще совсем девчонкой, и эта естественная, уже взрослая Левкина реакция на нашу близость, меня ошеломила.

Я дышать не могла, смотреть на него не могла, двигаться не могла, вся сгорая от смущения и первого ответного возбуждения, которое еще с трудом осознавала. Мне просто было странно и трепетно, и я молча ловила каждую секунду нашей поездки, до крови покусывая щеку изнутри.

Вокруг весело шумели наши друзья, ржали как кони, подкалывали друг друга, что-то пели, а мы тихо плавились в друг друге и своих ощущениях, лишь рассеянно улыбаясь в пустоту.

В какой-то момент, на очередном ухабе, Лёвка качнулся ко мне ближе и прижался губами к коже за ушком. И так и не отстранился больше до самого озера, влажно и тяжело дыша мне в шею. Из-за этого интимного жеста все волоски дыбом встали от бегающих по телу знойных мурашек, сами собой прикрывались потяжелевшими веками глаза. Мне стало почти плевать, замечает кто-то и нет, что мы творим, стало все равно, что наверно так неправильно. Вообще все отошло на второй план кроме этой близости.