Доступная женщина - Андрей Арсланович Мансуров
Он захлопнул дверь, забрался на своё место, завёл мотор.
Пока не выехал со стоянки, старался не отвлекаться: не то, чтобы движение на территории было уж очень интенсивным, хотя машин на полосах заметно прибавилось. Но вот подъезды-выезды могли бы быть и попроще…
На девушку он бросил взгляд в зеркальце только когда они оказались на хайвэе.
Наталия грызла ногти. Когда вдруг сообразила, что он видит её, резко отдёрнула руку от лица.
Плохо. Уже одно это говорит о неких комплексах, явно не подобающих полноправному члену Единого Общества. Что-то при её воспитании во всех этих Интернатах, похоже, упустили… Ну и чёрт с ним — это к счастью, не его проблема! Его цель — кормить, поить, и…
Использовать.
Почему же словно кошки скребут на душе?! И… Неуютно!
Нет, к такому надо привыкнуть.
Чтобы как-то прервать повисшее тягостное молчание, нарушаемое только негромкой эстрадной песней из проигрывателя, да рёвом мощного мотора, он спросил:
— Тебе и правда — двадцать два года?
На простой, вроде, вопрос она ответила не сразу. И словно бы преодолевая какую-то преграду:
— Да.
— И давно ты… здесь, в Этернотеке?
— Три года. Вы же читали мою Аннотацию.
— Читал. Но мне хотелось спросить у тебя. Самой. Или ты… Предпочитаешь больше молчать?
Впервые на её лице что-то мелькнуло с момента выезда из Этернотеки. Усмешка? Злость? Нет, судя по ответу, самоирония:
— Нет, молчать — я уже намолчалась, самой тошно. Пожалуйста, говорите со мной, если не… трудно — иначе я опять начну грызть ногти.
— А они… Пытаются отучить тебя от этой привычки?
— Да. Но пока я всё равно… Э-э, бесполезно — я с детства постоянно что-то тянула в рот. Соску сосала до двух лет — помню, как меня лупили нянечки…
— Вот это — да! Я помню про себя хоть что-то начиная только после четырёх… Когда уже проходили занятия физкультуры в Детсаду.
— В Детсаду? Вы… Вас воспитывала Мать?! — удивления в голосе не услышал бы только передний бампер. Михаил про себя усмехнулся. Вслух же ответил:
— Да. Я в этом плане нестандартный мальчик. Меня и рожали сами, и до трёх лет воспитывали дома, и ещё навещали потом, в Детсадах и Интернатах… Это не запрещается. Но сверстники-друзья смотрели… Словом, не понимали они этого… Что у человека может…
Да, по-идее, и должна быть Мать.
Наталия среагировала быстрее, чем он ожидал:
— Вас, значит, били все ваши товарищи по группе?
— Нет, что ты… — он усмехнулся. Теперь воспоминания об этих годах уже не жгли сердце, словно раскалённой кочергой, ещё и помешивающей угли комплексов и обид. (Вот что значит — хороший детский психоаналитик!) Но всё равно — она права. Такое тяжко забыть окончательно, — Не все. А только те, кто были сильнее.
Но после того, как я пару раз устроил им ночью «тёмную», пока воспитатели спали… Те, кто захотел остаться в живых — прекратили.
— Ух ты… А те, кто не захотел? — она, похоже, и правда, заинтересовалась. Глаза оживились, и кровь вернулась на бледное лицо, делая его ещё привлекательней, — Вы их?..
— Да. Стыдно признаться. Одного — отправили потом в реанимацию. С черепно-мозговыми травмами. Больше я его в этой группе не видел. Другого я, похоже, сделал импотентом. Правда, после этого меня били всей группой… Но я же — умный. Я успел к этому моменту снять одеяла с видеокамер! Так что меня спасли те же воспитатели.
Правда, потом перевели в другую группу и меня. Но до моих новых «друзей» уже дошли слухи — трогать не смели…
— Вау! Интересный вы оказывается человек, Михаил Геннадьевич… Похоже, хорошо знаете, чего хотите. И в средствах не стесняетесь.
— Конечно. Именно это, кстати, отлично подготовило меня… Ко «взрослой самостоятельной жизни»! — он снова косо глянул в зеркальце, на её лицо, сам не понимая, почему это он решился рассказать совершенно незнакомой девушке про себя такое.
Чего и матери-то никогда…
Может, это от того, что она сама — хромая? Как бы — изгойша? Вот чует его …опа, что не всё с этим в порядке! Но поскольку она замолчала, он продолжил:
— Я целю сейчас на место моего непосредственного начальника. Но имел глупость проявить «некоммуникабельность»… И агрессивность. Ну, то есть, наорал там у нас на одного идиота… И вот — ты уж извини! — он смущённо скривил рот в улыбке, — мне прописали… Тебя.
— А-а, как же, знаю — «Курс адаптивного лечения оздоровительным сексом»! Вот повезло вам. Со мной. Мне таких курсов нужно бы пройти… Каждый месяц! По два раза.
Он повернулся к ней через спинку, чтобы убедиться, что она не шутит. Но лицо её не улыбалось — лишь пульсировала голубая жилка, вздувшаяся на виске, и зубы были сжаты так, что губы превратились в тоненькую складку. Хм-м…
— Так ты тоже дерёшься там, со своими?..
— Нет, что вы! У нас в Этернотеке такое невозможно. Мы же все как звери по клеткам — отделены друг от друга. Раз в день — кормёжка. Говорю же — как в зоопарке: открывают дверцу в бронированной двери, ставят миску каши, ломоть хлеба и кружку чая или киселя… Вода-то у нас в камерах есть. А вот ругаться с раздатчиком… — он подумал, что скорее уж, напоминает тюрьму. Строгого режима. Но промолчал, ожидая продолжения — её очередь «исповедаться». А нет — так и не надо. Но она решилась:
— Эх… Всякое бывало. Правда, тут я сама думаю — ну и дура же я. Раздатчик-то — ни в чём не виноват. Он просто делает свою работу. Как и все там, в Этерно… Да и я — должна делать свою. — в голосе не заметно энтузиазма. Но и отвращения к… Этому самому. «Работе».
Он почувствовал, что она точно — не совсем обычная… Доступная Женщина.
Нужно что-то сказать. Ведь не обязательно же ему в самом деле…
— Извини ещё раз, Наталья. Я… всерьёз опасаюсь, тебе то, что предстоит, может быть неприятно. — он снова глянул в зеркало ей в глаза, — Однако если ты не захочешь — ничего и не будет. Мне достаточно, если ты просто поживёшь у меня эти две недели — справку-то Этернотека мне всё равно даст. Что я, такой-то и такой, воспользовался услугами… — он говорил спокойно, чувствуя какое-то странное умиротворение.
Может, ему почудилась в ней родственная душа? Всё-таки девушка
