Доверься - Ольга Вечная
Павел смотрит только на меня. Ничего особенного не делает. Сидит напротив в белой рубашке, которая ему так сильно идет. А у меня тахикардия вовсю. Он болтает что-то простое и банальное. Но мне нравится. Просто все, что происходит, нравится.
– Любви к мужчине, – добавляю, не сводя с него глаз.
– Да. Взаимной, разумеется. Страдания оставим жалким неудачникам.
– Прекрасно. Спасибо, – благодарю я и осушаю бокал залпом.
Приносят салаты, и мы с Павлом принимаемся за еду.
– Люблю этот ресторанчик, здесь вкусно готовят, – перевожу тему на более нейтральную. Подальше от взаимной любви к мужчине.
– Здесь хорошо, да, но скучно, – говорит Адомайтис.
– Что?
– Для обеда в самый раз, но для праздника слабовато. Есть предложение поехать куда-нибудь еще.
Глава 5
Интересно, сколько же у него женщин?
Я думаю об этом, пока мы едем в такси. А потом… когда замечаю взгляды, что бросают на Адомайтиса девушки в клубе.
Судя по словам Матвея, которые тоже нужно делить на два, если не на четыре, с постоянной подружкой Павел расстался под Новый год. Но ведь есть и те, кто параллельно.
Должны быть, иначе никак. Можно даже не рассчитывать на статус эксклюзивного партнера. У такого – обходительного, внимательного, симпатичного и адекватного – обязана быть целая группа поддержки.
Я склоняю голову набок. Вновь подношу к губам стакан с «Лонг-Айлендом», делаю глоточек и решительно заявляю:
– Это совершенно невозможно, Паш! Ты бредишь.
Музыка орет ой-ей! Но мы, забившись в самый дальний угол у барной стойки, умудряемся друг друга прекрасно слышать. Павел не пил алкоголь и не собирался. Но я уговорила. Это было мое условие, иначе бы мы никуда из «Бохо» не поехали. Там действительно слишком светло и официально.
Адомайтис опрокидывает очередную стопку текилы и назидательно поднимает палец. На мгновение закрывает глаза, борясь с головокружением. Это так смешно, что я едва сдерживаюсь, чтобы не согнуться пополам.
– Погоди, – подбирается он. – Но ведь все эти элементы в природе были и раньше. Разве нет?
– Да!
– Во-от.
– Боже, послал же боженька по мою душу мясника! Почему не какого-нибудь терапевта? Невролога или аллерголога!
– Эй! – возмущается Адомайтис, открывая рот не то пораженно, не то восхищенно.
– Твоих аргументов недостаточно, Паша! Полиолефины не могут просто взять и возникнуть в природе. Это категорически невозможно. Человек изобрел пластик. Не будет человека – пластик исчезнет во Вселенной и больше никогда не появится. Никогда на свете. – Я достаю мобильный и демонстрирую трубку Адомайтису, чтобы тот оценил масштабы возможной катастрофы. – Айфоны не растут на пальмах.
– Хорошо. Выходит, ты согласна с тем, что у нас есть определенные элементы. И в запасе сколько угодно времени. А если что-то хотя бы теоретически возможно и на это есть дохренион лет, то значит…
Да он издевается надо мной! Поит и дурит!
– Теоретически это совершенно невозможно! – возмущаюсь я. – Полиэтилен. Там молекула вот такенная! – Развожу ладони широко-широко, показывая впечатляющую длину.
– Она больше, Диана.
– Тем более. Да, больше. Его переработать-то капец как сложно, ферменты ее чикают. – Я изображаю пальцами, как именно, и прям прекрасно представляю выражение лица своего профессора, который учил меня не этому.
Господи, два бокала шампанского, второй «Лонг-Айленд»… И Диана режет пальцами длинные молекулы.
Павел чуть прищуривается, его рот растягивается в едва заметной улыбке, такой милой, что это обезоруживает и злит одновременно.
– И даже после расщепления куски остаются огромными. А ты хочешь, чтобы такую гадость природа сотворила. Есть вещи, которые невозможны. Смирись.
Адомайтис окидывает меня взглядом с головы до ног и обратно. Потом широко улыбается. Этот глупый спор явно доставляет ему удовольствие.
– Твоя категоричность, Диана, меня умиляет. Скажи еще, что никогда и ни при каких обстоятельствах не появятся бактерии, способные этот пластик, эту форменную гадость, жрать.
А вы о чем говорите на первом свидании?
Я открываю рот, а потом осекаюсь. Так нельзя. Это другое!
– Ну-у-у, – тяну я. – Чисто теоретически это не исключено. Пластика у нас сейчас валом. Валяется кругом. А все, что плохо лежит, рано или поздно будет съедено. Особенно если на это дать дохренион времени. Ну или поможет человек. Научит.
Павел делает знак рукой, дескать, вуаля.
– Научит? Типа… хорошая бактерия, взять!
– Типа того, – улыбаюсь я. – На самом деле было бы классно. Очень удобно. И не так стыдно перед матушкой-планетой. Хотя… получится, что мы опять ни фига не смогли, она сама справилась.
– Видишь, как все интересно складывается. Пластик появиться сам собой якобы не мог, но экосистема под него вполне может подстроиться и включить в цепь питания.
– Мне кажется, мы говорим одно и то же разными словами.
– Не исключено. Но мне нравится.
Я стреляю глазами вниз. На его пах. Потом на губы. Которые слегка приоткрываются. И шепчу, сводя брови домиком:
– Скажи, что ты пошутил. Умоляю тебя, скажи!
Адомайтис тянет время, а затем сдается и кивает:
– Ты победила. Я шучу.
– Ура! Ура! Ура!
– С днем рождения! – Он мне подмигивает, на что я тут же показываю ему язык.
Взгляд Адомайтиса резко становится серьезнее. Потом Паша расслабляется и добавляет чуть смущенно:
– Но зато теперь ты будешь знать, Ди, что у меня есть такая совершенно дурацкая, невыносимая и бесящая окружающих до трясучки привычка спорить ради спора. Если кто-то рядом абсолютно уверен в своем мнении, я могу влезть. Даже если в глубине души с этим человеком согласен.
– Ого, – говорю я, улыбнувшись. – Это странно, но мне нравится.
– Всю жизнь страдаю, – отвечает он.
Мы оба замолкаем. Сидящий рядом со мной красивый мужчина страдает всю жизнь. Ауч.
Да еще и тема исчерпала себя. Либо новую начинать, либо уже… целоваться.
Музыка веселая, современная, модная. Вокруг люди ходят, танцуют, обнимаются. Время за десять перевалило уже. Ощущение интимности момента не оставляет ни на секунду.
Мы уже многое с Адомайтисом обсудили. И погоду, и город, и Европу, и университеты, которые рассматривает Матвей… Чуть не подрались из-за пластика.
У Павла меняется выражение
