Лэндон и Шей. Разбитые сердца - Бриттани Ш. Черри
Это могло показаться притянутым за уши, потому что девушка даже не ела лимонных леденцов. Она всего лишь пахла лимоном, но мой мозг предпочитал работать по-своему – проводить глупые и неуместные параллели.
– Не-а. Я почти о нем не думаю, – солгал я.
Миссис Леви натянуто улыбнулась.
– Почему мне кажется, что ты лжешь?
Потому что это ложь, миссис Леви. Теперь мы можем продолжить?
– Людям бывает хуже, чем мне. Я не имею права жаловаться.
Я пожал плечами и постучал пальцами по краю подлокотника. Затем мой взгляд переместился на тикающие настенные часы, – сеанс тянулся мучительно долго. Я не хотел говорить о своих чувствах. Я хотел вернуться домой и делать то же, что и большинство других людей, – лежать в постели и переосмысливать каждый аспект своей жизни.
Она нахмурилась.
– Мы не должны сравнивать боль.
А стоило бы. Пора создать рейтинг, определяющий право жаловаться, на основе наших заслуг, степени и длительности страданий. В мире существуют люди, которым нечего есть. Люди, у которых нет семьи, которую можно было бы любить. Черт, ведь прямо сейчас где-то есть человек, потерявший всех своих близких в автомобильной аварии. Типографская краска на их свидетельствах о смерти еще не высохла. Следовательно, разве я имею право жаловаться?
Миссис Леви изучала меня, словно пытаясь понять мою точку зрения или ход мыслей, но она напрасно теряла время. Она могла смотреть на меня с утра до вечера, и у нее все равно не вышло бы проникнуть в мой мозг. Я не впускал людей в свою душу – они не вернулись бы прежними.
– Лэндон, ты же знаешь, что поступок Ланса не имел к тебе никакого отношения, верно? Он страдал от депрессии, с этим очень трудно справиться. Он был сломленным человеком.
Мне хотелось, чтобы она перестала говорить о Лансе так, словно она его знала. Она знала только то, что было написано в его некрологе. Он не был сломленным. Он был моим лучшим другом. Моей семьей. Моим героем. Он и моя мать взяли на себя большую часть моего воспитания, в то время как отец пропадал на работе. Ланс был младшим братом матери, и они были по-настоящему близки. Когда он переехал в наш дом, мы почувствовали, что такое настоящая семья. Ланс научил меня кататься на велосипеде. Он показал мне, как прыгать через лужи. Он научил меня морали и умел заставить меня смеяться.
Миссис Леви не понимала, о чем говорит, но все равно продолжала:
– Его поступок не имел к тебе никакого отношения. Ты это знаешь?
– Ага.
Это тоже было ложью. Мне бы хотелось не связывать тот несчастный случай с собой, но иногда слишком трудно отделить чужую боль от своей собственной. Вот что делает с человеком любовь – ваши сердца превращаются в одно целое. Вы оказываетесь так близко, что не можете отличить их боль от своей.
Я знал, что Ланс страдал от депрессии, и, честно говоря, думал, что я единственный, кто это заметил. Все остальные были слишком заняты собой. Поэтому я винил себя. Я должен был что-то с этим сделать. Я должен был кому-нибудь рассказать. Я должен был оказаться рядом с ним.
У меня закружилась голова, глаза начали слезиться. Мы, Харрисоны, не слабаки. Выше нос.
Он никогда не говорил мне о своей боли, но я замечал это и без слов. Может, потому что я был очень похож на своего дядю.
Он скрывал это так хорошо, словно его фальшивое счастье было щитом, позволявшим держать всех остальных на расстоянии вытянутой руки. Пока никто не знал о его боли, никто не мог по-настоящему его жалеть, а последнее, чего Ланс хотел, – человеческой жалости.
В эту субботу ему бы исполнилось сорок пять.
Я не должен был об этом думать. Я не должен был позволять ему проникать в мой разум. Но, черт возьми, он уже был здесь.
«Прекрати», – приказал я себе, качая головой. Мысли стали слишком навязчивыми, эмоции рвались наружу. Выше нос. Выше нос. Выше нос.
– Ты все еще со мной, Лэндон? – спросила миссис Леви, выводя меня из оцепенения.
Я поерзал в ее офисном кресле и откашлялся. Заботливые люди вызывали у меня дискомфорт.
– Я могу идти? Не волнуйтесь, я передам родителям, что вы проделали большую работу по исцелению моей души.
– Лэнд…
Ее прервал звук школьного звонка. Свобода. Я вскочил со стула, закинул лямку рюкзака за правое плечо и направился к двери.
– Лэндон, подожди, – крикнула она мне вдогонку.
Я оглянулся. Она улыбалась, и чем шире становилась ее улыбка, тем больше я убеждался в том, что она вызвана ее беспокойством и неловкостью.
– Возможно, сейчас тебе стоит найти себе занятие, это поможет тебе справиться. Отвлекись, переключи внимание на что-нибудь интересное – и тебе станет легче. Хорошо?
Ее добрый совет не имел никакого смысла – все это я знал и без ее слов. Мне нужно было нечто большее: то, на чем действительно можно сосредоточиться. Что-то, что позволило бы мне пережить эти адские недели, наполнило мой разум и заставило забыть о том, что моя жизнь – полный бардак.
Мне нужно было отвлечься.
– Увидимся в следующий понедельник, – сказала она мне, но я не ответил.
Одна мысль о предстоящей встрече вызывала усталость. Впрочем, это была не ее вина.
Я устал от всего.
* * *
Свет обжигает мои глаза – я хочу, чтобы это прекратилось.
Каждое утро, лежа в постели, я изо всех сил пытаюсь заставить себя встать.
Я устал.
Впрочем, у меня нет времени на усталость. Вокруг так много людей, которые рассчитывают на то, что я встану, улыбнусь и буду тем человеком, к которому они привыкли. Это так утомительно. Улыбаться больно, потому что я знаю, что это обман. Я знаю, что за каждой моей улыбкой скрывается хмурый взгляд. Нормально ли это? Неужели так живут все люди? С камнем на душе?
Тяжело.
Мне. Так. Тяжело.
Но я все равно это сделаю.
Я встану с кровати.
Я улыбнусь. Я буду смеяться. Я буду тем, кем они захотят, потому что это то, чего от меня ждут. Они ждут, что я буду сиять.
Даже когда мои огни погасли.
Л.
