Бог Боли - Рина Кент

Я, конечно, не хочу, чтобы он пострадал из-за меня.

Но в такие моменты я подхожу ближе, чтобы разгладить эту складку между его густыми бровями.

Чтобы она исчезла.

Через мгновение его рука хватает мою собственную, и я сглатываю, когда он медленно открывает глаза.

Насыщенно-голубые, с черной окантовкой.

Такие же глаза у человека в маске, который навестил меня прошлой ночью.

Глава 3

Анника

Я не могу нормально дышать.

Я даже не могу нормально думать.

Я представляла себе этот момент с тех пор, как узнала эти глаза. Хамелеон, океанские глаза с редкой гетерохромией, которую я не видела ни у кого, кроме него.

Именно так называются черные кольца вокруг его голубых глаз. Гетерохромия. Совершенное несовершенство, которое является частью его сущности.

Это было первое, что привлекло мое внимание. И хотя многие сказали бы, что мое внимание легко получить, никто не знает, что его невозможно удержать.

Да, я продолжаю обращаться с людьми вежливо, запоминаю их имена и спрашиваю об их последнем посте в социальных сетях, но все это — часть притворного поведения. То, что привлекло меня к ним в первую очередь, уже давно увяло и умерло.

Крейтон — исключение из этого феномена. Мой интерес к нему начался, как и к любому другому — мягкий, нормальный. Безличный.

Мало-помалу он перерос в этот безграничный мощный интерес, который пронизывал меня изнутри.

Мое внимание к нему не ослабевает. Если не сказать больше, оно становилось более сильным с каждой встречей, с каждым украденным взглядом. С каждым прикосновением.

Хотя они никогда не были чувственными по своей природе.

В отличие от того, что происходит сейчас.

Мою руку держит рука Крейтона, или, скорее, мой палец, который я протянула. Это все, что он держит или сжимает в своей ладони. Всего лишь палец.

Он отодвигает его от своего лица, а затем роняет, как будто это незначительный предмет. Под кажущейся отстраненностью в его взгляде таится гораздо худшее чувство — отвращение.

Знакомый зажим сжимает мою грудь, за ним следует едва уловимая боль за грудной клеткой.

Не обращая внимания на дрожь в пальце, который он только что погрузил, Крейтон пружинисто поднимается в сидячее положение. Мне приходится отступить назад, чтобы не столкнуться с ним.

Мой Чайковский.

Ему действительно нужно перестать двигаться так внезапно.

Или, может быть, это мне следует двигаться менее резво.

Обнимая свою сумку, я сажусь рядом с ним и натягиваю свою лучшую улыбку.

— Привет! Я не видела тебя за обедом, поэтому подумала, может, ты голоден?

Он не отвечает, но ему это и не нужно. Сколько я ни пыталась вытянуть из него слова за те несколько недель, что мы знакомы, я пришла к горькому осознанию того, что он просто не из разговорчивых.

Хуже того, он переводит игру в молчанку на новый уровень, заставляя вас чувствовать себя меньше, чем грязь на его дизайнерских туфлях.

К сведению, моя гордость ранена. Обычно мне удается подружиться с кем угодно. Я рассказываю им остроумные истории, улыбаюсь, и они влюбляются в меня, просто так.

Единственное исключение — эта стена мышц в шесть футов четыре дюйма.

Но это будет холодный день в аду, прежде чем я сдамся.

Поэтому я роюсь в своей сумке и достаю фиолетовый контейнер — не тот, из которого я ела, — и кладу его ему на колени.

— Я приготовила дополнительный обед, не салат; я знаю, что ты их не любишь. Джер был голоден сегодня утром, так что я приготовила ему креветки, и у нас остались чуть-чуть.

На самом деле все наоборот, и моему брату досталась самая маленькая порция — прости, Джер, — но Крейтону не нужно этого знать.

Он смотрит на контейнер взглядом своего обычного неодобрения. У Крейтона постоянный пустой взгляд, по которому невозможно понять, что он чувствует. Это хуже любой маски и эффективнее любого камуфляжа.

И когда он смотрит на что-то, никогда не знаешь, хочет ли он дотронуться до этого предмета или просто убить его голыми руками.

Мой взгляд останавливается на тех руках, которые беспечно лежат на его коленях. Дело в том, что Крейтон заставил меня открыть новый фетиш — руки.

Или, может быть, он был у меня и раньше, но с его появлением стал более заметным.

У него такие большие руки, длинные пальцы и вены. Множество вен змеятся по тыльной стороне его рук, обещая что-то зловещее.

Я быстро отвлекаюсь от них, иначе произойдет неловкий случай, когда я начну пускать слюни.

Крейтон все еще смотрит на контейнер, на его лбу прочерчены серьезные морщины, и я думаю, что он откинет его, как откинул мой палец.

Но он этого не делает.

Но и не открывает его.

Просто тупо смотрит на него. Потом он хватает его, эти руки сгибаются на крышке, и начинает вставать.

— Ты мог бы сказать мне, что навестишь меня вчера вечером, и я бы оделась по случаю. Если только... ты не хотел увидеть меня полуголой?

Он останавливается на середине подъема, садится обратно и наклоняет голову в мою сторону. Голубой цвет его глаз неуловимо потемнел и приобрел резкость.

Я не привыкла к такому выражению лица Крейтона. Равнодушие — это самое большее, что я получаю от него, но это?

Как будто он прикидывает, как лучше свернуть мне шею.

Тепло поднимается по моей шее к ушам, и я подавляю страх, который грызет меня изнутри.

Я стараюсь сохранить улыбку.

— Я знаю, что это был ты. Видишь ли, может, я не очень внимательна к деталям, но твои глаза как бы выдали тебя. Не волнуйся, Джереми ничего не знает. Он действительно подозревал, что кто-то заходил в мою комнату, но я смогла отвлечь его внимание и...

В один момент я говорю, а в другой — рука зажимает мне рот.

Как прошлой ночью.

Он физически дергает меня в сторону так, что я ударяюсь спиной о деревянный столб беседки.

Только на этот раз его голая рука лежит у меня на губах, и я дышу прямо сквозь его пальцы. Исчез запах копоти и кожи. Сейчас он пахнет чистой одеждой из сушилки, смешанной с его естественным пряным ароматом.

— Чего ты хочешь?

Его вопрос застал меня врасплох. Не только потому, что он говорит с гравийным, глубоким и горячим британским акцентом, но и потому, что