Русская рулетка - Элли Лартер
Но когда Герда запила, разразилась буря.
Брэдли отчаянно настраивал детей против бывшей жены-алкоголички, а сама Герда вела себя из рук вон плохо: она напивалась почти ежедневно, так что Карри приходилось ездить за ней на такси и доставлять, едва живую, в квартиру. Чуть протрезвев, Герда закатывала сыну скандалы, упрекая в том, что он живет не с ней, а с «новой бабой отца». Карри оправдывался клубными законами, которые писал не он — не ему было их и переписывать, и чувствовал себя как между двумя огнями. Придя в себя, мать рыдала и ползала в ногах, вымаливая прощение. А вечером все начиналось с начала: бар, водка, блевотина, выплеснутая на чье-нибудь платье, такси, скандал, слезы.
Лэсси приходилось еще хуже: девочке было всего тринадцать, и она жила в одной квартире с пьющей матерью. Та тратила на алкоголь последние гроши, так что Лэсси приходилось просить деньги на еду у отца — а потом тоже выслушивать из-за этого материнские истерики.
Так продолжалось пять или шесть месяцев. Карри пытался отправить мать к психотерапевту и наркологу — не помогло. Пытался поговорить с ней, отбирал деньги, алкоголь, запирал в квартире, но она снова и снова находила способ сбежать и набухаться до невменяемого состояния…
Последней каплей стал день, когда мать ударила по лицу Лэсси.
После этого девушка собрала вещи и уехала в клуб.
Герда названивала ей с истерикой и слезами, надеясь вымолить прощение. Потом названивала Карри. Потом Брэдли. Даже Алисии.
Трубку никто из них не взял.
По клубной тусовке поползли слухи, что первая старуха Брэдли Джонсона — несчастная алкоголичка, над Карри и Лэсси смеялись.
Карри припомнили это и годы спустя, когда он стоял с пистолетом напротив Косого, готовый выстрелить тому в лоб.
— Твоя мать — тупая алкоголичка, — рычал тогда Косой, и Карри, как ни злился, понимал, что это правда.
Его обида была слишком сильной, чтобы так просто простить мать. Но смерть близких людей — Алисии и Джонни, — многое перевернула в его душе. И теперь он, как и его сестра, готов был дать матери еще один шанс.
— Тебя пришли встречать, — сообщил ему надзиратель, когда Карри, задумавшись о днях минувших, стоял в своей камере перед зеркалом.
— Наконец-то, — Карри улыбнулся.
— Там твоя женушка, сестренка и ее хахаль.
— Это мой лучший друг! — шутливо возмутился Карри и пихнул надзирателя кулаком в плечо. — Спасибо за все, Тони.
— Надеюсь, больше не встретимся, — произнес Тони традиционную прощальную фразу. — Будь счастлив, Карри Джонсон. Ты это заслужил.
— Буду, — пообещал Карри.
Он в последний раз оглядел свою камеру, которая стала такой до боли родной за проведенные здесь годы, а потом шагнул за порог, и пошел по коридору, и завернул за угол, к посту охраны.
За шлагбаумом его уже ждали Кристен, Лэсси и Лысый.
5 глава
Мир вокруг казался огромным.
Несколько лет подряд все, что он видел и знал, ограничивалось камерой с тремя глухими каменными стенами и одной — решетчатой, извилистыми тюремными коридорами с низким потолком и маленьким внутренним двориком, где забор заканчивался колючей проволокой под высоким напряжением. Тюрьма, даже самая большая, — это самостоятельный, но очень ограниченный мир. Теперь же он видел перед собой автотрассу с автомобилями и мотоциклами, дома — одноэтажные и многоэтажные, каменные и панельные, кафешки, магазины, неоновые вывески и билборды, бродячих собак и велосипедистов, детей в песочницах и мамочек с колясками, курьеров, мороженщиков, продавцов, бизнесменов в районе Сити, полицейских в машинах с мигалками, дорожных рабочих, влюбленных, старичков, мотоциклистов… От мысли, что скоро он сможет сесть на свой старый мотоцикл (Лысый сберег его и спрятал в своей автомастерской), у Карри закружилась голова. Кристен заметила это и прижалась к нему поближе, положила голову на его плечо, щекоча растрепанными волосами его щеку…
Они посидели недолго в кафе: Карри, Кристен, Лэсси и Лысый. Вчетвером они составляли какой-то особый тандем, в котором не было недомолвок, секретов и непонимания. Вчетвером они были как будто бы единым целым, крепко связанные между собой: родственники, близкие друзья и возлюбленные.
Вчетвером они могли свернуть горы — когда-то, но не теперь.
Теперь они были другими.
Лысый носил на своей спине память человеческой жестокости — огромный безобразный шрам, и учился жить вне стен клуба.
Лэсси отказалась от своей мечты стать актрисой, заменила младшей сестре мать и не хотела уезжать от умирающего отца, хотя тот и отказался называть ее дочерью.
Кристен пять лет ждала из тюрьмы любимого мужчину и мужа, воспитывала их общего сына, потеряла близкую подругу и почти отчаялась снова вернуться к рисованию.
Карри только что вышел из тюрьмы, где его били, насиловали и унижали, а сам он бил и унижал других и делал ужасные вещи, за которые вот уже несколько лет ненавидел себя.
Что жизнь сделала со всеми этими людьми, а главное — за что? Они не раз задавались этим вопросом: думали об этом наедине с собой — на тюремных койках и в больничных палатах, рыдая в подушку, страдая от боли, умирая от одиночества, — и говорили об этом друг с другом, но не находили ответов.
Даже сейчас, сидя в кафе, они долгое время почти не разговаривали. Только потягивали молча пиво, наклонившись над столом тесным кружком, касаясь друг друга плечами, волосами, пальцами рук, и наслаждаясь короткими минутами близости с родными людьми.
— Где Джонни? — спросил Карри, когда молчание уже стало казаться ему неуместным.
— С моей
