Не будь дурой, детка! (СИ) - Козырь Фаина

— Спать иди, ачхик*! — возмущалась тетя Ануш.

— Сейчас, только циферки все приведу в божеский вид, чтобы читать было понятно.

— Вай! Самвел Тимурович в любом виде цифры прочитает! Он армянин!

— Да! Армяне вообще все гении, талан на таланте! — не отрываясь от работы, соглашалась Горянова, зная, что тетушку Ануш все равно не переспоришь, а поэтому старалась быстрее стучать пальчиками по клаве, чтобы в скорый срок все закончить.

Завершила все к часу ночи, распечатала, довольная собой и жизнью вообще, и побежала поспать часика два — три: вылет предполагался ранним. В пять тридцать утра Горянова, презрев свое неприятие маленьких самолетиков, уже была в аэропорту, сияя простой незамысловатой красотой, облаченной, правда, в новенькие джинсы от Томми Хилфигера и шикарную летнюю шелковую блузку от Алены Ахмадулиной — единственное ее приобретение за эти вполне денежные полгода. Деньги у Горяновой скопились немалые, потому как время тратить их не находилось. Да и желания особого не наблюдалось. А самой большой суммой, снятой в январе с зарплатного счета, оказался тот самый пресловутый долг Савелову, срощенный с деньгами, пошедшими на покупку горячего новогоднего тура. Ну не могла Горянова принимать такие подарки…

— Да я теперь богачка, — невесело тогда усмехнулась Даринка, — разглядывая в телефоне немалый остаток после выплат Роману Владимировичу.

Он тогда сразу перезвонил и ехидно, как только мог, заметил:

— Горянова, то, что ты дура бескорыстная, не знал, но подозревал всегда…

— Какие — то претензии, Роман Владимирович? — Даринку неприятно кольнул язвительный тон Савелова.

— Неееет! — выдохнул он. — Кто ж в здравом уме от денег — то откажется?

— Вот и хорошо! Вот и не отказывайтесь! — обиду было ничем не скрыть.

— Ты бы еще себе проценты за использование начислила, — процедил начальник, — так вообще было бы круто!

Даринка расстроенно засопела в трубку.

— Горянова, — немного смягчил тон Савелов, — ты нормальной женщиной не хочешь побыть? Так, чисто для разнообразия? Или ты подарки только от юродивых принимаешь? У остальных не комильфо?

— Мы с вами не в тех отношениях, Роман Владимирович, чтобы такие дорогие подарки принимать, а в остальном — чем точнее расчет, тем крепче дружба!

Савелов на том конце помолчал, а потом уточнил зло:

— Так вот оно что! Дружба! Это ты, Горянова, мне, как мужчине от ворот поворот сейчас дала? А? Молчишь? Ну, так хочу тебе сообщить, милая, что я к тебе в лавзону не напрашивался, и в любовники не набивался. Я, Горянова, еще не сошел с ума, предлагая тебе свое старперское обаяние за копейки!

Даринка возмутилась:

— Вы не старпер, Роман Владимирович! Вы очень даже…

— Да? Вот спасибо! Вот успокоила! А то я по утрам в зеркало не смотрюсь!

— Ну хватит, Ром! — Горянова расстроенно засопела в трубку. — Не делай меня виноватой! Просто я никому не хочу быть должной…

— Ой — ё! И кто ж тебя такую уродил — то? — на том конце громко вздохнули. — Горянова, человеческие отношения вообще — то и строятся на долгах: денежных и моральных. Без этого нет привязки людей друг к другу… Хотя… что я тебя, дубина стоеросовая, учу?! Ведь бесполезно же… Бывай!

Даринке почему — то сейчас вспомнился этот разговор. Они с Савеловым быстро тогда помирились, но суть его обиды она поняла гораздо позже, когда научилась с искренней благодарностью принимать чужую любовь, заботу и — дорогие подарки. Горянова за эти полгода в Воронеже научилась не только отдавать, но и брать… Даринка улыбнулась, сидя в зале ожидания аэропорта, вспоминая, как получила на День рождения коробочку от тетушки Ануш с дорогими армянскими серьгами, напоминавшими солнце. Как металась в немедленном желании компенсировать ей расходы, как армянская мама обиженно поджала губы и впервые обозвала ее на своем родном языке неблагодарной, как кричала:

— Ду ват нес!**

Как потом Даринка неожиданно для себя плакала, прося прощение за черствость. И тетушка Ануш, царственно снизойдя до ее старательного раскаяния, тоже просила прощения, потому как погорячилась… Серьги надолго перекочевали в Даринкины уши, и надо было признать, что они необыкновенно ей шли.

А все споры теперь решались просто:

— Ари гнанк хац утелу!*** — говорила пожилая армянка, и Горянова понимала, что ей не светит победить в разумном споре с железными доводами, ибо тетушка Ануш уже все решила за нее.

Объявили регистрацию, и Горянова, подхватив сумочку, побежала к стойке. Полет прошел нормально, самолетик почти не трясло, и девушка, проспав большую часть времени, приземлилась спокойно и счастливо. В сообщении, которое она получила сразу по прилету, секретарь Самвела Тимуровича написала об изменениях в расписании их встречи, перенеся ее с десяти на два часа дня в ненавистную когда — то Злата Прагу, сегодня вызвавшую лишь невеселую улыбку. Время лечит…

Могло показаться, что Даринка не была в родном городе полгода. Но по сути так и было. Она приезжала по субботам, находя попутчиков через сайт, никогда не заходила домой, а сразу ехала в ресторан, там же решала все вопросы, отправляясь тут же обратно, чтобы иметь возможность выспаться в дороге, оставляя половину воскресного дня для себя. Поэтому сейчас, в это летнее утро, Горянова с особой радостью впитывала всей своей душой неповторимую ауру любимого уездного городка. Как же здесь было хорошо! Зелено, свежо, радостно! Она уже и позабыла.

Такси высадило девушку около продуктового магазина, и Даринка, наспех купившая чай, сахар и кое — что к завтраку, неспешно пошла домой. Сердечко ее стучало ровно, ничем не выдавая волнение. Милый двор, приветственные кивки немногочисленных знакомых, разрисованный чьей — то корявой подростковой рукой лифт и крупно процарапанное на стене напротив ее квартиры слово «сука».

— Вот теперь я точно дома! — усмехнулась Горянова.

Затхлый запах пустовавшего пространства ударил в нос, как только дверной замок открылся. Даринка поморщилась и так, как была, не разуваясь, пробежала, чтобы открыть настежь все окна, впуская летние чистые запахи. Оглядываясь, она не узнавала своей квартиры. Всегда казавшаяся ей стильной, дорогой, теперь она производила неприятное впечатление чего — то стерильного, выхолощенного, одноцветного. Остро не хватало армянских колоритов тетушки Ануш, вышитых салфеток, маленьких ковриков, подушечек, цветов на подоконнике…

— Вернусь из Воронежа, куплю гераньку! — решила Горянова и поспешила в душ.

Время в родном городе тянулось невероятно медленно. Даринка уже и переоделась (потому что в ресторан в джинсах не пускали), и телевизор посмотрела, и даже новости во всех социальных сетях прочитала и, что вообще уже выходило за рамки, написала бывшим одноклассникам и коллегам пару — тройку сообщений, а времени еще было навалом.

— В Гродинку что — ли завалиться? — мелькнула мысль, принесшая сразу какое — то странное удовольствие. — Мазохистка! — поняла про себя нехитрую истину Горянова и, с невероятным удовольствием подхватив маленькую сумочку по случаю, уже, громко цокая каблуками по полу, летела вниз, чтобы открыть свою бедненькую, полгода одиноко стоящую машинку.

Выруливая из двора, Горянова вдруг подумала, что вот так заявиться в офис после столь долгого отсутствия с пустыми руками будет верхом неприличия и тут же зарулила по дороге в торговый центр. Даринка уже хотела схватить стандартный офисный набор — колбасу, конфеты и шампанское, как явственно увидела перед глазами суровое лицо тетушки Ануш, которая, качая головой, расстроенно говорила:

— Ииииии! Есть надо хорошо!

— Да где же я тебе здесь долму найду?! — буркнула Горянова себе под нос, изумляясь внутреннему диалогу, но послушно вернула на полки взятое непотребство и побежала вниз, где известная фирма крутила роллы.

— Свеженькое, полезное, — решила Даринка, таким способом успокоив разбушевавшуюся армянскую совесть.

Набрав три разных сета и заменив газировку на домашний лимонад, Горянова, нагруженная пакетами и невероятно довольная, уже бежала к лифту, как вдруг в витрине магазина бытовой техники увидела её — хлебопечку. Запах пирогов Веры Григорьевны ударил в нос, вспомнились натруженные узловатые руки и теплый мягкий взгляд пожилой женщины…